Профессия – лгунья

Ольгиных гостей пришло так много, что впору было сажать их друг другу на колени.

Куя вышел в центр зала с микрофоном:

— Дорогие друзья, сегодня грустный день. Мы прощаемся с нашими красавицами Катей и Лизой…

Все зааплодировали с присвистом. Кто-то выкрикнул:

— Когда шоу-тайм?

Момин включил фонограмму:

— В зал, в зал, скорее, — пробурчал он и подтолкнул нас вперёд, обнаружив нашу нерешимость.

— Раз! Два! Три! — отсчитывала я губами.

В ногу мы вышли в центр зала и, сбиваясь в разученном танце, запели старый хит «I can Boogie». Гости подбегали к нам и спешно вручали воткнутые в палочки деньги. Закончилась песня, и мы, смущенно посмеиваясь, по очереди произнесли традиционную благодарственную речь всем гостям. Перед выступлением Куя предложил нам листок с благодарственным текстом, но написанная речь показалась нам очень уж пышной, пафосной. И теперь, комкая этот листок и вытирая об него вспотевшие ладони, Ольга пыталась самостоятельно выразить всем признательность:

— Мы никогда вас не забудем, — сбивчиво говорила она.

— Потому что отныне у нас два сердца, — дополняла я, — Японское и русское. Спасибо Вам!

Из угла донеслись всхлипывания. Это плакал Миша.

Снова зазвучала фонограмма, и я запела медленную композицию «You're my everything». В дверях показался Эйчиро. Коротко кивнув мне, он на цыпочках прокрался к дивану, и, усевшись, спрятал под стол свои трясущиеся руки. Выступление продолжили филиппинки. Выстроившись в рядок под руководством Алекс, они, задорно повизгивая, исполнили свой завораживающий национальный танец.

Я подошла к Эйчиро. Он смотрел на меня сосредоточенно и в то же время отрешённо.

— Ох, Эйчан… — вздохнула я.

Он достал небольшой свёрток.

— Это тебе, — немного тушуясь, проговорил он.

— Что это?

— Это цифровая камера. И вот ещё что, — он стал нервно рыскать по карманам. Достал листок, сложенный вчетверо. Я развернула его. На нём был крупно написан электронный адрес.

— Эйчан, ты же говорил, что не надо.

— Нет, нет! Я был не прав, — сказал он горячо, — Пиши, звони мне. Я хочу слышать твой голос, читать твои письма. Это даст мне силы жить. Пусть ты будешь хотя бы виртуальной в моей жизни. Только будь. Только будь.

Мы помолчали немного.

— Как в румынском клубе? — спросила я.

— Ничего хорошего. Отсидел час и ушёл, — сказал он равнодушно.

— Ты трезвый. Что же ты совсем не пил?

— О, чёрт, не поймёшь тебя! Ты же сказала мне не пить! — он нервно теребил свой галстук, потупившись.

Удрученный, в прострации, он то смотрел на танцующих филиппинок, то вдруг нацепил на себя истерическую маску веселья. Потом снова сник и погрузился в упрямое молчание.

Куя, глядя на часы, знаком отправил меня к Митсунори. Я неохотно поплелась к другому столику. Ольга со страдальчески-потешным лицом отсиживала мучительные пятнадцать минут с Хисащи. «Ты не сломал меня, старый ублюдок, — думала я, глядя на него, — Весь твой уродливый мирок катится ко всем чертям».

Митсунори смотрел на меня с плаксивой досадой:

— Катясан, как мало времени мы провели вместе.

— Митсунорисан был болен, ничего не поделать, — отвечала я.

Время мчалось бешено и как будто хаотично. Вот уже Куя глазами отправляет меня к следующему гостю, а я не могу сразу переключиться и будто продолжаю разговор с Митсунори, хотя уже сижу с Тануки. Ольга, рассеянная и без толку суетливая, тоже перебегает к другому столу.

— Так о чём мы говорили? — уточняю я у Тануки и смотрю на бледного, отрешённого Эйчиро.

— Шоу-тайм! Шоу-тайм! — кричит мне Момин, и втыкает мне в руку микрофон.

И снова я пою под ослепительными софитами, и кто-то осторожно вкладывает мне в ладонь палочки с деньгами. Крадучись, в клуб заходит Джордж и смотрит на Ольгу влажными измученными глазами. Встретив этот горький взгляд, она сдерживает внезапно подкатившие спазмы, чтобы не разрыдаться. И Миша завороженно, с открытым ртом переводит глаза с Ольги на Джорджа, с Джорджа на Ольгу. И оглушительно визжит:

— Сюка! Сюка! — и, спотыкаясь, выскакивает на улицу.

А на входе уже появились: хозяин клуба, Танака-промоутер, толстая Мами-менеджер. Танака взяла наши чемоданы и волоком потащила в машину неподъёмные сумки. Хозяин с Мами направились к кассе. Куя подсчитывал выручку. Мами выхватила пачку денег, быстрыми пальцами пересчитала сумму. Вскинув друг на друга удивлённые, масляно-алчные глаза, хозяин с Мами расхохотались.

— Переодеваться! — крикнул нам Момин, — Ваш самолёт через пять часов.

Я бросилась к Эйчиро:

— Пора мне.

— Пожалуйста, никогда, никогда не забывай меня. Помни меня, — проговорил он торопливо, взволнованным полушёпотом, не поднимая на меня глаз, — Я тоже тебя не забуду. Чтобы я ни говорил, как бы глупо ни шутил, знай, что я очень-очень любил тебя и буду любить. И я хочу, чтобы ты тоже помнила и любила меня. Люби меня хотя бы, как брата, — сказал он дрожащими губами и побежал к выходу.

— Эйчиро, прости меня за всё, — пролепетала я, догоняя его.

— Нет, не надо просить прощения, — проговорил он, спустившись с крыльца.

Я побежала за ним:

— Зачем же так бегом прощаться?