Профессия – лгунья

Общение наше стало очень лёгким после этого диалога. В знак доверия я созналась ему, что на самом деле меня зовут Сашей, и попросила его отныне называть меня настоящим именем.

Митсунори рассказал мне о своем отце. Во время второй мировой войны отец его попал в плен в Советский союз и два года жил где-то под Хабаровском. Пленных заставляли зимой долбить землю и заниматься каким-то строительством. Одевали и кормили их плохо, и некоторые замерзали и замертво падали прямо во время работы. Другие простужались и умирали долго и мучительно. Отцу Митсунори удалось бежать из плена. И всю оставшуюся жизнь он всей душой ненавидел и проклинал Россию и презрительно называл русских «ляске». То же, что «янки» про американцев. И старые японцы по-прежнему ненавидят русских. Это я знала по своему опыту. Несколько старых японцев прямо-таки плевались, как только меня подсаживали к ним в клубе, и взамен просили немедленно посадить рядом какую-нибудь филиппинку. Однажды я даже не выдержала и сказала одному старику, который, картинно отвернувшись от меня, очень ругался себе под нос.

— Это история, понимаете? История! Мы не виноваты! Мы родились 25 лет назад! А война была 60 лет назад!

И ушла из-за стола, не дождавшись команды Куи. Через некоторое время этот гость, немного опьянев и смягчившись, подошёл ко мне и предложил нам с Ольгой сфотографироваться.

Потом Митсунори долго говорил о работе. О проблемах в его фирме, и с каким трудом он открывал ее, и как долго копил на это деньги.

— Со своей женой вы говорите об этом? — спросила я, — Столько тонкостей о налогах, о доходах. А жена это знает?

Он удивился вопросу, и после паузы ответил:

— Нет, у нас не положено. У нас положено все деньги отдавать жене. Она решает, на что тратить.

— Но почему даже в семье вы не можете освободиться от того, что положено, а что нет?

— Потому что мы японцы, — сказал он, усмехнувшись, — Может, молодые живут по-другому. Но мы, старые японцы, так приучены. Если не жить по правилам, я не буду себя уважать.

— Но ведь меня вы пропускаете первой в дверь, хотя раньше не хотели этого делать, потому что это против традиций. Ведь вы не стали уважать себя от этого меньше.

— Европейские женщины другие. А если также будет в моей семье, то моя жена потеряет свое место, а я своё.

— Если бы не было условностей, и люди строили равноправные отношения, мир был бы счастливее, наверно. И в семьях людям тоже было бы комфортнее. Да, Митсунорисан?

— Не знаю. В европейских семьях проблем тоже хватает. — Он вдруг оживился и сказал радостно: — Ты называешь меня так нежно «Митсунори».

— Что же тут нежного?

— На работе, везде, в обществе меня называют Ватанабесан. Это обременительно. А так, как ты, меня называла только мама. С тобой я могу говорить обо всем, о чем мне хочется. С тобой я немного свободен от традиций.

Это был мой первый счастливый дохан. Вечером мы с Митсунори, как требуют правила, пришли в клуб. Он спел несколько песен, выпил немного вина и счастливый, умиротворённый отправился домой.

Ольга сидела за столиком с Мишей и что-то напряженно повторяла.

— Нет, нечесная русская! Тодже такая, как все! Не хочу такая джена! Плохая! Два часа сидела с другим гостем. Смеялась, — он повышал интонации и почти перешёл на крик.

— Миша, ты что! Я только тебя люблю! — повторяла испуганно Оля, — Только тебя!

— Не верю, лдживая русская! — крикнул он и убежал.

— Тьфу, придурок! — плевалась Ольга, поднимаясь из-за столика.

Потом в клуб вошёл маленький человечек во всём белом. Лицо его было мне знакомо, но вспомнить сразу я его не могла.

— Смотри, кто пришёл! Это же Окава! — шепнула мне Ольга возбуждённо.

Это действительно был Окава, тот самый, который приходил в клуб со своей русской любовницей.

— Окава, и что? — удивилась я.

— Ты что, дура? Он же страшно богатый! Давай будем ему улыбаться.

Мы стали с Ольгой фальшиво ему склабиться. И осмотревшись, увидели, что и филиппинки сделали подобострастные лица. С равнодушным видом Окава прошёл мимо нас, но когда к нему подошёл Куя, тот сказал меня позвать. Расшаркиваясь и поминутно кланяясь, как китайский болванчик, я пыталась разговорить гостя, предлагала выпить или спеть. Петь он отказался, объясняя это тем, что у него нет слуха. А спиртное он вообще не пил, потому что занимался спортом. Показывая свои мышцы, обтянутые дряблым телом, он сказал, что здоровье для него первично, иначе он не смог бы содержать много женщин. На этом разговор закончился. Неожиданно Окава вскочил с места и заявил, что ему пора. Вручив мне какой-то пакет, он побежал к выходу, и у двери сказал, что скоро придёт опять.

После его ухода мы с Ольгой посмотрели содержимое пакета. Там оказался костюм, куртка с брюками. Я увидела маленький ценник со стоимостью 1500 $.

— Это очень хорошая вещь, — сказала Ольга.

— Лучше бы он мне эти деньги отдал, — ответила я, разорвав ценник, — А вообще, как я от него отвяжусь, если вопрос станет ребром?