Профессия – первая леди

Я вздохнула – у нашей программы (как и в ресторане покойного Леопольда) было два списка – один так называемый «белый», в котором значились гости, приглашенные в «Ярмарку», и второй «серый» – те, кто бы мог их заменить. Последний существовал на всякий пожарный случай – именитый гость мог отказаться, сломать ногу или, как это произошло с господином Шарко, стать жертвой убийства. Тогда редакторы программы в срочном порядке созванивались с кем-то из «серого» списка – в большинстве своем это были личности, горящие желанием оказаться в эфире, и они были готовы прийти на передачу без процедуры долгого согласования и переговоров.

– Ладно, выбирайте кого-нибудь поинтереснее, – сказала я.

До того как появиться в гелестудии, я заглянула в больницу к старику Подтягичу. Гамаюн медленно выздоравливал – старче лежал в палате, которую делил вместе с тремя такими же, как и он сам, жертвами инфаркта.

– Ты подумай, Фима, – плакался он мне в жилетку, – они ничего обо мне не знают. Говорю им, что я сам Гамаюн Подтягич, а они не читали ни одного моего романа!

Я не стала просвещать Подтягича по поводу того, что его нудные тысячестраничные талмуды никто, кроме него самого, и не читал – в школе их проходили отрывками, а когда я училась в университете (и мы были обязаны предъявить на экзамене знание пяти бесконечно длинных романов Гамаюна), то мы сбрасывались «на Хотонега» – тихий очкарик зарабатывал тем, что внимательно читал все нудные и объемные произведения, на которые у нас не хватало времени и терпения, тщательно их конспектировал, не упуская ни одной мало-мальски важной детали, а затем сбывал эти записи однокурсникам. Мы никогда не жалели денег «на Хотонега» и благодаря его усидчивости и усердию зарабатывали на экзамене по современной герцословацкой литературе пятерки. Я горжусь тем, что до сих пор толком не прочитала ни единого подтягичского романа.

До того, как я посетила старика в больнице, мне удалось тщательным образом осмотреть его дачу. После обнаружения остатков клеенки, в которую были запакованы останки Татианы Шепель, Гамаюн был первым кандидатом в убийцы.

Подтягич пожаловался на плохое обслуживание, на грубость медперсонала и черствость детей и внуков. Я попыталась вывести разговор на нужную мне тему.

– Гамаюн Мудрославович, – сказала я, – наверняка в свое время к вам поклонницы так и липли?

Подтягич выпятил грудь колесом и солидно произнес:

– Было дело, Фима. Тогдашнее молодое поколение уважало истинный талант. Не то что сейчас!

– Вы же говорили, что у вас великолепная память, – продолжала я заманивать старика в ловушку.

Тот самодовольно подтвердил и этот факт.

– А не помните ли вы некую Татиану Шепель? – нанесла я коронный удар.

Мне показалось, что в глазах старика мелькнул ужас, Подтягич потер грудь и проквакал:

– Утомила ты меня разговорами, Фима. Пора мне отдохнуть!

– Все мы отдохнем в свое время, – заметила я задумчиво.

Подтягич судорожно сглотнул и словно невзначай спросил:

– А с чего ты интересуешься этой самой… Татианой Шепель?

– Это та самая девушка, чей труп нашли у меня на даче, – ответила я.

Гамаюн откинулся на подушки и капризно провозгласил:

– Фима, нашла о чем говорить! Пришла к тяжело больному человеку, а беседуешь о преступлениях!

Мне не удалось выжать из Подтягича ни слова о Татиане Шепель. И все же… такое впечатление, что старче о чем-то умалчивает. Понимаю – не каяться же ему мне в совершенном едва ли не четверть века назад убийстве.

Затем я поехала в гелестудию. В качестве гостя «Ярмарки» редактор предложил «адекватную замену».

– И кто это такой? – бушевала я, когда мне положили тонюсенькое досье на моего гостя. – Архюп Легкий, якобы даже писатель, вроде автор двадцати шести авантюрно-криминальных романов, будто бы знаток женской психологии? Вы что, никого лучше найти не могли? Пригласили бы проворовавшегося министра, что ли…

– Серафима Ильинична, – пододвигая пепельницу, успокаивали меня режиссер и редактор. – Что вам стоит проявить свое великодушие! Он молодой писатель, ему требуется раскрутка…

– Не такой уж молодой и уж точно не писатель, – сказала я, отпихивая от себя несколько книжек в яркой обложке, сочинений этого самого Архюпа Легкого. – Раскрутка ему, видите ли, нужна! А кому она не нужна? Попробуй без нее стань тут знаменитым! У меня элитарная передача, а вы подсовываете мне всяких головастиков! Нет такого пустого писателя, который не нашел бы подобного себе читателя! Прав был старик Цицерон: «O tempora! O mores![5]»

Читала я как-то на досуге этого Архюпа, чуть было не прослезилась, душевно пишет, подлец, но сотрудникам программы знать об этом не обязательно.

Через двадцать минут, позволив себя уговорить, я сказала:

– Ну хорошо, но подобная самодеятельность в последний раз! Зовите кого-нибудь в подходящей весовой категории… литературной я имею в виду!

И мой палец уперся в фотографию тощего писателя в модных полукруглых очочках. Режиссер вздохнул с облегчением, дрожащего автора двадцати шести авантюрно-криминальных романов отконвоировали в мой кабинет.