Профессия – первая леди

– Хе, а есть маньяки не особо опасные? – поинтересовалась я. Мне надоело внимать свежайшим столичным сплетням, и я спросила: – Рая, а почему ты никому не рассказала о трупе на моем участке?

Бахчисарайский фонтан красноречия Раи Блаватской внезапно иссяк, она промемекала:

– Как же, Фима, я рассказала… Всем рассказала, клянусь тебе. И Свелточке звонила, и Елице, и Сдубеду Селимировичу…

– Как бы не так! – отрезала я. – Рая, не надо водить меня за нос! Если бы ты позвонила сплетницам Свелточке или Елице и тем более старой водяной крысе Сдубеду Селимировичу, то они бы непременно приперлись ко мне с визитом вежливости, чтобы собственными глазами лицезреть колодец, где обнаружился труп, и вытянуть из меня все, что возможно, а что невозможно – присочинить!

Рая, – пригрозила я, – будешь после застолья у Гамаюна Подтягича кончаться, объевшись жирным и острым, помогать тебе не стану!

Жестоко, но действенно. Блаватская прошептала в трубку:

– Фима, мне велели… Мне велели никому не говорить. Сказали, что не следует никому звонить и распускать слухи.

О, посмотрела бы я на того, кто сумел укоротить язык Раи Блаватской! Этот человек явно наделен сверхъестественными способностями и заслуживает памятника из червонного золота на Лобном месте!

– И кто ж тебе такое велел, Рая? Кто на перепутье тебе явился? Архангел Гавриил?

– Полковник КГБ, такой молодой и с безжалостными глазами, – призналась Блаватская.

Я моментально поняла, кого имеет в виду поэтесса постинтеллектуального офигизма. Этот самый полковник навещал меня с командой экспертов, он же велел мне забыть имя и фамилию, которые стояли в паспорте несчастной из чемодана, – Татиана Шепель.

– Он пил со мной чай, – шептала Блаватская, – был такой вежливый и предупредительный, а меня после его ухода два часа трясло, пришлось даже ванну горячую принять! Сказал, что это не в моих интересах рассказывать о том, что я знаю. И…

Рая Блаватская захлюпала носом. Она любит это дело, в особенности когда вспоминает свои неудачные замужества и запрет, некогда наложенный Гамаюном Подтягичем на поездку в Париж, – Раю звали туда восторженные французы, обещали ей шикарный прием и большой гонорар, но наш председатель, наверняка из зависти, сказал, что нечего герцословацкой поэтессе делать в капиталистическом логове. Так Рая в Париж и не попала.

– Полковник сказал, что если я буду болтать, то они могут вспомнить о том, что дача мне досталась… по дешевке. И потребовать уплаты ее реальной рыночной стоимости в карман государству! А ты представляешь, Фима, сколько сейчас коттедж в Перелыгине стоит?

Я представляла, потому что мне уже несколько раз предлагали продать свой дом с участком. Сумму называли очень даже солидную, но мне, слава богу, не приходится дрожать над каждой копейкой.

– Откуда я возьму такие деньжищи, чтобы заплатить реальную стоимость, – ныла Рая. – Меня печатали огромными тиражами в прежней Герцословакии, теперь все в прошлом. Никому я не нужна со своим интеллектуальным постмодернизмом! А скажи мне, кто дачу-то по реальной стоимости приватизировал? И ты небось за гроши получила! А почему я должна платить эти несусветные тысячи долларов? Откуда они у меня, бедной вдовы!

– Говорила я тебе, пиши под псевдонимом криминально-авантюрные детективчики или любовные романчики, – промолвила я. – Ума для этого особого не требуется!

Рая залилась слезами. Вообще-то она в обстановке полной анонимности подрабатывала в последнее время тем, что сочиняла тексты песенок для поп-звездочек. Не ей жаловаться на безденежье!

Значит, Блаватской велели молчать, полковник из КГБ припер ее к стенке. Потому-то Рая никому ничего не рассказала. Наверняка подобный трюк применили и к старому козлу Гамаюну Подтягичу, а с Браниполком Иннокентьевичем Сувором воспитательную беседу провел его сынок, директор КГБ и личный друг президента.

Что же происходит? Какая ведется игра? И кто ее ведет? Все началось с обнаружения трупа неизвестной Татианы. Отчего такая таинственность? Почему колодец в великой спешке засыпали песком.

На юбилей к Подтягичу я пришла с опозданием. При виде уже вовсю пировавших гостей – Раи Блаватской, генерала Сувора, Ирика Тхарцишвили и еще пары перелыгинских мамонтов, вспомнился мой любимый Гораций: nunc est bibendum![3]

Праздничный ужин приготовила племянница великого писателя – дети, рассорившиеся с папаней, избегали навещать его в Перелыгине.

Я поцеловала именинника в морщинистую щеку – Гамаюн был в стареньком костюме и красной безрукавке. От былого щеголя не осталось и следа. Старче зачесал свои жидкие седые волосенки и надел парадный протез.

– Гамаюн Мудрославович, всего самого наилучшего ко дню рождения, – с фальшивой сладостью пропела я, вручая Подтягичу завернутый в цветную бумагу подарок.

Мне не пришлось долго мучиться, выбирая, что же ему презентовать.

– Ах, милая моя, как я рад видеть тебя. Спасибо, Фима, уважила старика, – Подтягич развернул обертку. – Ну, конечно же, книга!