Профессия – первая леди

– В лечебнице Стефан пробыл до начала 1918 года, когда врачи разбежались и пациенты остались без присмотра. Душевное состояние д’Орнэ стабилизировалось, он уехал за границу, сначала в Берлин, потом в Париж – в Герцословакии было неспокойно, Стефан подозревался в симпатиях к коммунистам, а после кровавого низвержения «Экарестской Коммуны» и установления профашистского режима это могло повлечь за собой непредвиденные последствия. В Париже в декабре 1921 года на свет появилась его единственная дочка Весняна. Там он на несколько месяцев снова оказался заключенным в психиатрическую клинику – тревожащие видения возобновились. Подозрения не подтвердились, но сомнения остались. Стефан много работал, но его картины тех лет похожи на изображения видений больного и несчастного человека.

Илья показал мне новый альбом: по красному фону метались синие тени, преследуемые ангелами и бесами.

– Стефан, всю жизнь мечтавший о том, чтобы оказаться в Париже и покорить его, потерпел фиаско. Его картины не привлекали внимания, никто не стремился их купить. Он с дочерью и женой существовал в жуткой бедности.

И когда после войны один из представителей «пролетарского» искусства пригласил Стефана в кафе и, милостиво оплатив заказ (у нищего художника денег не было, а вот его коллега из Герцословакии, не стесняясь, демонстрировал туго набитый кошелек), предложил ему вернуться на родину, д’Орнэ моментально согласился.

В те времена некоторые из эмигрантов возвращались в Герцословакию: кто-то тосковал по родине, почти все нуждались, многие поверили сладким речам агентов КГБ, зачастую своих сытых коллег, выступавших в роли агитаторов, которые призывали к «сменовеховству» и «принятию идеалов социализма».

В новой Герцословакии его не ждало ничего хорошего, творчество Стефана не было востребовано, он с большим трудом устроился помощником декоратора в Экарестский театр пропаганды. Последние годы своей жизни Стефан оформлял сцены для пошлых коммунистических водевилей и писал аляповатые портреты вождей. Он умер от инсульта летом 1949 года…

– Трагическая жизнь непризнанного гения, – сказала я.

Илья подтвердил:

– Да, у Стефана жизнь не сложилась, зато его дочка Весняна и ее сынок Стефан-младший сейчас вовсю зарабатывают деньги на своем гениальном предке. Его картины пользуются небывалым спросом…

– Знаю, – заметила я. – Видела: старушка вся в желтых бриллиантах и шелках, у них старинный особняк в центре столицы.

– Я побывал у него в галерее, – продолжал братец. – Но, Фима, скажи мне, почему тебя так заинтересовало творчество д’Орнэ?

Я рассказала Илюшеньке о трех загадочных убийствах.

– Жертвы находились перед полотнами Стефана-старшего, – произнес в задумчивости Илья. – В случае с Драгой сходство мне сразу бросилось в глаза. Смотри, Фима!

Он достал журнал, на обложке которого сияла «наша Пэрис Хилтон», распахнул альбом с черно-белой фотографией картины Мессалины.

– Одно и то же лицо, я знаю, Илюша. А Лев Симонян был очень похож на портрет Талейрана, перед которым его нашли, как и Леопольд Шарко, обнаруженный в кресле перед изображением Луи Четырнадцатого…

В страшном волнении Илья вскочил с кресла, оглянулся по сторонам, что-то бормоча. Нагнувшись, он вытащил толстенную книгу, которая являлась подножием колонны из двух десятков ей подобных. Колонна рухнула, Илюша не обратил на этого ни малейшего внимания. Распахнув книгу, он провозгласил:

– Так и есть, Фима! Все сходится! Конечно, как же я сам до этого не дошел!

– В чем дело? – спросила я с опаской.

Мой братец ответил:

– Стефан-младший со своей мамашей продают картины тем, кто за них больше заплатит. Они сбыли с рук в том числе и полотна из цикла «Человеческие добродетели», созданные по заказу Саввы Карпушинского, точнее, его умирающей жены. Картин всего шесть, последнюю, седьмую, как я уже сказал, д’Орнэ не успел завершить, так как попал в дурдом. Полотна изображают такие «добродетели», как сладострастие, гнев, зависть, чревоугодие, гордыню и алчность. За исключением Мессалины, все они находятся в частном владении. Мессалина символизирует «добродетель» сладострастия…

– И Драгушенька Ковтун, знавшая толк в хорошем сексе, была найдена именно перед этой картиной, – произнесла я с замиранием сердца.

– Вторая жертва – твой адвокат Лев Симонян, насколько я знаю, он был гением юриспруденции, но не гнушался преступить закон, если это приносило ему выгоду…

– Его зарезали перед изображением Талейрана, на которого он до ужаса походил…

– А Талейран в цикле изображал «добродетель» алчности, – Илюшина борода победоносно топорщилась, делая его похожим на плотно отобедавшего хоббита.

Я нервно потерла руки: