Профессия: театральный критик

"Замок в Швеции" поставлен Барсаком просто, но с чутким ощу­щением камерности, "салонности" этого театрального первенца Саган. Внешне спектакль представлял собой зрелище весьма рафинированное. Обаятельные актеры играли легко и изящно, с подчеркнутой, я бы даже сказал, аристократической свободой, с безупречным артистизмом, слов­но импровизируя на глазах у зрителя утонченную светскую беседу, сво­его рода фривольный, циничный, жестокий современный "мариводаж", из которого сплеталась ткань пьесы и возникали намеки на характеры. Один из героев — Фредерик (Жан-Пьер Андреани), милый юноша, поч­ти мальчик, обладающий, однако, немалым уже жизненным опытом, приезжал погостить в старинный замок в горах, отрезанный снегопадом от остального мира. Замок этот возникал на сцене во всей конкретности своего убранства и, однако же, в какой-то момент начинал казаться при­зрачным и населенным призраками, разряженными в причудливые пла­тья XVIII века. Этот обман зрения, подчеркнутый стилизованными кос­тюмами, начинался в то самое время, когда жена хозяина замка Элеоно­ра (Франсин Берже) и ее брат Себастьян (Роже Ван Ул) опутывали Фре­дерика густой сетью интриги, в которой было все: и адюльтер, и запрет­ная любовь, и двоеженство, и неизбежно надвигавшаяся кровавая месть... Ослепительно прекрасная женщина с лицом сфинкса, с загадоч­ным и пристальным взглядом, и стройный, подвижный, отчаянно иро­ничный юноша, принципиальный циник и любитель всяческой охоты — в поле или на зеркальном паркете светского салона—доводили бедного Фредерика до панического состояния: не выдержав "испытания стра­хом", Фредерик бежал прочь из замка...

Барсак с наивной на первый взгляд доверчивостью подошел к сю­жету, полному мистификаций, комических положений и таинственно­сти, отмеченному тем самым изящным и легкомысленным вольнодум­ством, "либертинажем", о котором уже шла речь. Наиболее проработан­ным планом спектакля был сюжет, поддержанный тонкой психологиче­ской игрой актеров. Но постепенно становилось ясно, что режиссер пы­тается за первым планом открыть второй. Ключ к этой попытке давало, как мне кажется, особенное ритмическое построение спектакля. Мизан­сцены были просты, полностью согласовывались с потребностями раз­вития сюжета и со смыслом текста, но при этом отличались необыкно­венной музыкальностью, подчинялись какому-то синкопированному ритму с резкими, неожиданными, внешне как будто ничем не оправдан­ными переходами от быстрого темпа к медленному. Создавалось впе­чатление, что пластика не всегда успевала за словом. Все это мало-помалу вступало в контраст с внутренне свободной игрой актеров, с легкостью интонаций, вносило в стремительное развитие событий пье­сы какую-то неурядицу, словно бы притормаживало их. Так .возникало ощущение какой-то несвободы, пустоты и призрачности существования героев, словно бы осужденных гнаться за эфемерными развлечениями, взбадривая себя фантасмагорическими выдумками и жестокими розы­грышами. Цинизм Элеоноры и Себастьяна начинал казаться цинизмом по привычке, от нечего делать, цинизмом людей с "бледной кровью", как говорил о себе Себастьян... Барсак хотел открыть в пьесе Саган встречный эмоциональный поток, обнаружить, так сказать, реальные корни вымышленных происшествий. Но пьеса этого не позволяла. Пер­сонажи спектакля запомнились как жертвы скучной прозы жизни, а в театральном, игровом плане воспринимались почти как марионетки, послушные фантазии и красноречию автора, приводимые в действие выдумкой и искушенным мастерством актеров.

Парадоксально, но те же самые черты с добавлением, правда, сен­тиментальной элегичности отличали другой спектакль Саган на париж­ской сцене. Жак Шаррон поставил в Театре Амбассадер "Лошадь в об­мороке" с Жаком Франсуа в главной роли. Этот блистательный актер выступал на сей раз в роли стареющего английского аристократа, баро­нета Честерфильда. Лишь тонкая ирония и привычно тщательное со­блюдение изысканных правил хорошего тона давало баронету силы уме­рить внезапно нахлынувшую страсть к очаровательной авантюристке-француженке. Щедрым на комплименты парижским критикам этот пус­тенький, но не лишенный пикантности спектакль напомнил шедевры Уайльда. Все то же мастерство, все тот же "либертинаж", преподносимый зрителям по лучшим рецептам Бульваров, определяли успех этого спек­такля. В основе этого рецепта чаще всего стоит одно слово — "игра".