Профессионал. Мальчики из Бразилии. Несколько хороших парней

— Нет, их будет далеко недостаточно. Я в самом деле считаю, что люди стали жить и лучше, и умнее, и мало кто теперь считает своего лидера живым Богом. Телевидение резко'изменило весь мир. Да и знание истории… Кое-кого он сможет привлечь к себе, это да, но думаю, что не больше, этот претендент на роль Гитлера, в Германии и Южной Америке.

— Вы с чертовской убежденностью верите в человеческую натуру, куда больше, чем я, — сказал Горин. — Но видите ли, Яков, вы можете убеждать меня тут до посинения, но вам не удастся заставить меня изменить свои взгляды. У нас есть не только право их убить. Это наша обязанность. Их создал не Бог, а Менгеле.

Либерман помолчал, глядя на него, а потом кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Думаю, что мне стоит поднять этот вопрос.

— Можете это сделать, — сказал Горин, жестом показывая на стол. — Сможете ли вы объяснить им всю ситуацию тут же на месте? Нам надо еще продумать массу деталей до того, как мы разойдемся.

— На сегодня мой голос уже отказывает, — сказал Либерман. — Лучше вы все объясните.

Они вместе вернулись к столу.

— Коль скоро я уж встал, — сказал Либерман. — Есть тут туалет?

— Вон там, наверху.

Либерман захромал к лестнице. Горин вернувшись к столу, занял свое место.

Добравшись до мужского туалета, маленького и тесного, Либерман зашел в кабинку и аккуратно запер ее на задвижку. Повесив тросточку на правую руку, он вынул паспорт и извлек из него сложенный в несколько раз список фамилий. Засунув паспорт обратно во внутренний карман, он аккуратно разорвал листы по срединной складке, сложил их вместе и опять порвал, после чего еще пару раз повторил эту операцию. Обрывки он бросил в унитаз и когда кусочки бумаги с машинописным текстом смешались друг с другом, он опустил черную ручку бачка. Вода закружилась водоворотом, вспенилась и с гулом ушла вниз, унося с собой пляшущие в водовороте обрывки бумаги.

Он подождал, пока бачок снова не наполнится водой.

Ну, поскольку он уже оказался здесь, стоит расстегнуть молнию и использовать это помещение по назначению.

Когда он вышел, то поймал на себе взгляд одного из сидящих за дальним концом стола и кивнул в сторону Горина. Сидящий бросил Горину несколько слов и тот, повернувшись, посмотрел на него. Жестом он подозвал его к себе. Посидев несколько секунд, Горин встал и с обеспокоенным видом направился к нему.

— Ну, что на этот раз?

— Вам придется притормозить.

— Ради чего?

— Я спустил список в туалет.

Горин застыл на месте, глядя на него.

Он кивнул.

— Именно это и надо было сделать, — сказал он. — Поверьте мне.

Горин продолжал с мертвенно-бледным лицом смотреть на него.

— Я чувствуя себя в забавном положении, когда говорю рабби, что..

— Это был не ваш список, — сказал Горин. — Он принадлежал… всем! Еврейскому народу!

— Могу ли я подать голос? — спросил Либерман. — Я говорю только за себя. Убивать детей, любых детей — это неправильно.

Лицо Горина побагровело, ноздри раздулись, а карие глаза, окруженные темными кругами, вспыхнули.

— Только не говорите мне, что хорошо, а что плохо, — сказал он. — Ослиная задница. Тупой, глупый, старый болванI

Либерман молча смотрел на него.

— Я должен был бы спустить вас по лестнице!

— Только прикоснитесь ко мне, и я переломаю вам шею, — сказал Либерман.

У Горина перехватило дыхание; он сжимал кулаки опущенных рук.

— Вот такие евреи, как вы, — сказал он, — и позволили всему этому случиться в последний раз.

Либерман продолжал смотреть на него. — Евреи ничего не «позволяли». Нацисты обошлись без позволения. Люди, которые могли убивать даже детей, чтобы добиться своих целей.

На стиснутых скулах Горина зацвели пунцовые пятна.

— Убирайтесь отсюда, — сказал он. И резко повернувшись, отошел от него.

Либерман проводил его взглядом, перевел дыхание и двинулся к лестнице. Придерживаясь за перила и опираясь на палочку, он стал неторопливо спускаться вниз, шаг за шагом.

Через окно такси, направлявшегося в аэропорт Кеннеди, он увидел здание мотеля «Говард Джонсон». Там Фрида Малони передавала малышей парам из США и Канады. Он смотрел, как мимо него проплывало здание, десять или двенадцать этажей которого светились огнями в сумерках.

Зарегистрировавшись у стойки «Пан-Ам», он позвонил мистеру Голдвассеру в лекционное бюро.

— Алло? Как вы там? Где вы?

— В Кеннеди, отправляюсь домой. Чувствую себя не так уж плохо. Просто пару месяцев должен поберечься, и все будет в порядке. Вы получили мою записку?

— Да.

— Еще раз благодарю вас. Цветы были великолепны. Вроде какую-то рекламу себе я обеспечил, так? Первая полоса в «Таймсе», Си-Би-Эс, все телевидение…

— Надеюсь, что такой рекламы у вас больше не будет.

— И тем не менее. Послушайте, если я торжественно дам вам честное слово, от которого я ни за что не откажусь, можете ли попытаться организовать мне турне на конец весны, начало осени? Доктора заверяют, что голос вернется.

— Ну…

— Да бросьте, судя по обилию цветов от вас, видно, что вы во мне заинтересованы.

— Ладно, попробую связаться кое с какими группами.

— Отлично. И послушайте, мистер Голдвассер…