Профессионал. Мальчики из Бразилии. Несколько хороших парней

Среди собравшихся пронесся привычный смешок; улыбнувшись вместе со всеми, он избрал для себя объектом внимания молодого человека с густыми каштановыми волосами в дальнем ряду справа (он несколько смахивал на Барри Кохлера). — Но недостаток чувства мести, — обратился он к нему, видя перед собой Барри и стараясь не думать о нем, — во-первых, в том, что его никогда невозможно удовлетворить в полной мере, — он перевел взгляд от молодого человека, похожего на Барри, на всю аудиторию, — и, во-вторых, если даже это удастся, много ли будет пользы? — Он покачал головой. — Нет. Поэтому теперь мне и нужно что-то, более стоящее, чем месть, и столь же трудно достижимое. — Он обращался к молодому человеку во втором ряду. — Я хотел воздаяния памяти. — Он говорил со всеми. — Воздаяния памяти. Этого было трудно добиться, потому что жизнь продолжает течь себе и каждый год приносит нам новые страдания — Вьетнам, активность террористов на Ближнем Востоке и в Ирландии, покушения и убийства — (девяносто четыре шестидесятипятилетних человека?) — и каждый год, — заставил он себя вернуться к теме, — воплощение предельного ужаса. Катастрофа отступает все дальше и дальше, с каждым годом становясь все менее страшной. Но философы предупреждали нас: если забудем прошлое, мы обречены на повторение его. Вот почему так важно было захватить Эйхмана и Менгеле, что… — услышав, что было сказано, он несколько смешался. — То есть, Штангля, — поправился он. — Простите, меня увела в сторону какая-то другая мысль.

Они вежливо посмеялись, но ему стало как-то не по себе: здание, которое он возводил, дало трещины; он должен восстановить его, вернуть прежнюю атмосферу.

— Вот почему было так важно захватить Эйхмана и Штангля — не только для того, чтобы осудить их, но чтобы и напомнить всему миру и особенно вам, которые еще не родились, когда все это творилось, что человек, ничем по внешнему виду не отличающийся от всех прочих, такой же, как я и вы, при определенных обстоятельствах может совершать самые варварские и бесчеловечные преступления. Чтобы вы, — он показал на кого-то в зале, — и вы… и вы. Вы… и вы… позаботились о том, чтобы никогда больше не возникли такие обстоятельства.

Все. Конец. Он склонил голову; его захлестнули аплодисменты и он сошел с кафедры, осторожно придерживаясь за его круглый бортик. Переждав, чтобы перевести дыхание, он, повернувшись лицом к аплодировавшим, дождался, пока восстановится тишина.

— Благодарю вас, — сказал он. — Если есть вопросы, я постараюсь ответить на все из них. — Обведя взглядом аудиторию, он кивнул одному из слушателей.

Трунштейнер, склонившись к рулю, вцепился в него обеими руками и, до предела выдавливая газ, стремительно настигал седовласого человека, шагавшего по обочине дороги. Когда в спину тому ударил свет фар, пешеход обернулся, поднял перед глазами сложенный журнал, чтобы защититься от слепящего потока света и сделал шаг назад. Бампер машины вскинул его в воздух и отшвырнул в сторону. Подавив улыбку, Траунштейнер резко развернул машину обратно, едва не упустив из виду бело-синий знак разворота. То и дело нажимая на тормоз и сбрасывая скорость, он повернул налево, на широкую трассу с надписью «Эйсберг-14 км».

— В основном, на пожертвования, — сказал Либерман, — от евреев и от всех прочих, рассеянных по миру. А так же за счет доходов от моих книг и подобных выступлений. — Он показал рукой на задний ряд. Оттуда поднялась молодая женщина, пухлая и розовощекая; она стала спрашивать о деле Фриды Малони.

— Я могу понять, — сказала молодая женщина, — как важно привлечь к суду тех, кто занимал ключевые позиции, кто отдавал приказы. Но не местью ли вы руководствовались в деле Фриды Малони, рядовой надзирательницы, которую привлекли к ответственности после того, как она столько лет была американской гражданкой? Что бы она ни делала во время войны, не компенсировано ли это ее последующей жизнью? Она приносила большую пользу и была достойным человеком. Она учила детей и так далее. — Молодая женщина села.

Кивнув, он помолчал несколько секунд, задумчиво разглаживая усы, словно ему никогда раньше не задавали подобных вопросов. Затем он сказал:

— Из ваших слов я понимаю, что вас беспокоит судьба женщины, которая была хорошей воспитательницей, содержала приют для бездомных детей, отлично вела дом, любила собак и вообще всего добивалась своими силами — словом, самостоятельная женщина; и вот эта «рядовая надзирательница концлагеря», представ перед судом, выслушает несправедливое обвинение в массовых убийствах, пусть даже на ней и лежит какая-то доля вины. Но вот что я вас спрошу: беспокоила ли бы вас такая возможность, если бы Фрида Алтшул Малони не была бы найдена и выдана? Не думаю. Так считает и ваше правительство.