Я искал объяснение тому, почему Фэнни предприняла столь неожиданный шаг, но, даже делая скидку на ветреную и порывистую натуру, мог найти лишь один ответ: она боялась. А представление о Фэнни, действующей из страха, заставило меня содрогнуться. Я долго пытался найти какое-нибудь сочетание обстоятельств, способное сломить ее. А при мысли о ее бесследном исчезновении в связи с исчезновением Рубинштейна похолодел от недоброго предчувствия. Но даже в худшую минуту я не представлял ни длинного пути трагедии и насилия, на который мы ступали, ни ужасного конца всего этого. Невоздержанный язык Лал, перефразируя Евангелие, воспалял круг жизни, будучи сам воспаляем от геенны. Только ни она, ни мы не знали о печи, какую зажгли те злобные слова.
После звонка Паркинсону я вышел из клуба и бродил по городу, пока не стемнело. Нет смысла слоняться по жилым районам Лондона, когда ты сам не свой от беспокойства. Отдаленные живописные площади, которые Эрнест Шеппард воспроизводит в рисунках для журнала «Панч», таят в себе обиды и разбитые сердца; этот город бурлит суровой жизнью. Акции и облигации понять несложно; люди же представляют собой массу пугающих противоречий. Я встретил нескольких знакомых и останавливался поговорить с ними, но постоянно думал о Фэнни. И был далек от мысли, что она, в каком бы состоянии ни находилась, решит предпринять что-либо безрассудное. Фэнни не из тех, кому газовые плиты сулят какую-то перспективу безопасности.
Проснувшись от кошмарного сна в три часа ночи, я сразу подумал, не связано ли каким-то образом ее исчезновение с полицией.
Глава шестая
Существует пристрастие искать то, что глубоко сокрыто в человеческом сердце.
Утром Паркинсон позвонил мне из Лондона. Лал уехала из Плендерс ранним вечером в понедельник, никаких вестей о Рубинштейне по-прежнему не было, и Паркинсон занимался большим коммерческим предприятием, в котором участвовал Рубинштейн.
— Если он не вылезет из своего укрытия через несколько часов, то окажется гораздо беднее, чем ожидает, — добавил он. — Люди начинают нервничать из-за богачей, исчезающих в критические минуты. Я не хочу, чтобы акции упали примерно на дюжину пунктов, однако это наверняка произойдет. Мне кажется, следует обратиться в полицию.
Я спросил, как Лал.
— О, приняла худшее из возможных решений. Рубинштейн мертв, и она только ждет, чтобы ее об этом известили. Она вдова, это ясно. Можно сказать, облачилась в траур, и удивительно, как она может заказывать заупокойную мессу по его душе, Рубинштейну это не понравилось бы, пусть он и не ортодоксальный еврей, но к ее вере определенно не присоединялся. Убеждать ее бессмысленно, однако я был бы признателен, если бы ты сделал попытку.
— Каким станет очередной шаг?
— Обращением в полицию. Больше откладывать нельзя. Мне жаль, потому что страх усилится. Но существуют времена, когда нужно подумать о себе. Если в конце концов где-нибудь обнаружат гниющий труп Рубинштейна, я не хочу портить себе карьеру предположением, что утаивал его исчезновение до последней минуты.
— Что ты сам думаешь? — спросил я, и он без промедления ответил:
— Все это подозрительно, и рад возможности переложить на кого-то ответственность. Вестей о Фэнни, очевидно, нет?
Я ответил: «Нет», — повесил трубку и подумал — как странно, что двое весьма значительных людей могли бесследно исчезнуть. Мне казалось, что Фэнни, куда бы ни отправилась, должна была оставить за собой сверкающий след, уведомляющий мир о ее местопребывании. Однако же она скрылась, и никто из нас не знал куда. Разумеется, в ее случае обращение в полицию было неоправданно, но полицейские должны были вскоре начать ее поиски. Фэнни станет первой, кого они захотят допросить.