Профессиональный свидетель

Очнулся Локтев от того, что кто-то бесцеремонно размахивал его же руками. Прямо над головой висела луна, а чуть ниже лицо Татьяны. Попытался вдохнуть и тут же зашелся кашлем. Пахнущая тиной и прелью вода, казалось, заполнила не только желудок, но и легкие, и даже вены. Перевалился на живот и долго отплевывался. Странно, очень хотелось пить.

Отдышавшись, он осторожно покачал головой — шея цела, даже мышцы не потянул, и затылок не болит. Зато сильно саднит макушку. Локтев провел рукой по волосам, их, кажется, поубавилось.

— А что же мне, за ногу тебя тащить? — усмехнулась Таня, наблюдавшая за его манипуляциями.

— Что ты вообще там делала? — хрипло поинтересовался лесник. Они, абсолютно мокрые, сидели на противоположном берегу озера. Значит, Таня вытащила его из машины, а потом буксировала по воде добрых метров триста. Короче говоря, она его спасла, но просто сказать «спасибо» почему-то язык не поворачивался.

— Где — там?

Локтев стал перечислять:

— Одна, ночью, в лесу, в доме малознакомого мужчины?

— Я приехала потому, что… хотела сказать, что верю тебе. Я больше не работаю на Богомолова и вообще не желаю иметь с ним ничего общего.

— И ради того, чтобы это сказать, ты ночью прикатила в такую даль? — продолжал наседать Локтев. Но не потому, что заподозрил ее в сотрудничестве с устроившими засаду, а скорее, чтобы скрыть неловкость — ох, стареешь, Локтев… Фээсбэшники тебя «сделали», потом женщина спасла, хотя полагалось бы наоборот. Что дальше? Улицу с помощью тимуровцев переходить будешь?

— Если бы у тебя был телефон, я бы, наверное, позвонила! — вдруг обиделась Таня, но тут же мгновенно оттаяла: — Ты, конечно, можешь обвинить меня в том, что исчезла Анастасия, ты можешь думать, что я…

— Ты что-то о ней знаешь? — прервал Локтев.

— Ничего я не знаю, — отрицательно замотала головой Таня. — Но теперь я почти не сомневаюсь, что ее забрали люди мэра. Кому еще это было нужно? Конечно, это Богомолов, теперь он будет на тебя давить…

— А кто включил магнитофон?

— Что? — не поняла Таня.

— Магнитофон. Ну, этот «Мумий…»

— Я же и включила. Я приехала, никого нет. Думаю, подожду немного. А у тебя же ни газет, ни радио, ни телевизора. Потом решила, что ждать бесполезно, написала записку, вот… — Она достала из кармана юбки размокший клочок бумаги, который при попытке его распрямить просто расползся в руках. — Слушай, — очень непосредственно удивилась она, — мы, оказывается, на «ты», я даже не заметила!

— Считай, искупались на брудершафт, — усмехнулся Локтев и тут же спохватился: — Черт! — Он выдернул из-за пазухи конверт с компроматом.

Поздно. Промокло все. Чернила расплылись, печати превратились в огромные бесформенные кляксы, разобрать можно было, наверное, десятую часть текста, не более.

Сплюнув с досады, он вскочил на ноги:

— Пошли отсюда.

Она послушно последовала за ним. За час с небольшим обошли озеро, даже согрелись. Засаду наверняка сняли, но Локтев решил не рисковать и к избушке не приблизился, сразу направился к ермоловскому «лексусу». Тот благополучно дожидался в кустах. Вырулили на дорогу, оставалось решить, куда же ехать. К Татьяне нельзя, к Ермолову без крайней нужды возвращаться тоже не хотелось. Что делать?

— Поехали к Ревазу, — словно прочитав его мысли, предложила Таня. — Он обязательно поможет, и главное — нам ему ничего не придется объяснять.

Пока ехали, Таня успела рассказать, что Реваз Чебанадзе — главный режиссер Белоярского театра драмы, живет один в просторной трехкомнатной квартире, где редко бывают гости, несмотря на, казалось бы, богемный образ жизни хозяина, что он очень хороший, понимающий человек и ее давний друг. «Друг» было сказано в некотором смущении и после неловкой паузы заменено на «теперь просто друг».

«Просто друг» оказался действительно человеком в высшей степени понимающим. Впустив незваных гостей в три часа ночи, он не завалился спать дальше, а быстренько умылся, сварил кофе и даже наскоро приготовил горячие бутерброды с сыром, ветчиной и помидорами. Для «просто друга» Чебанадзе (по меркам Локтева) был несколько странноват, был он маленький, тучный, лысоватый, невероятно подвижный и с постоянно удивленным лицом. Пожалуй, самым замечательным в нем было то, что, за исключением своего необыкновенного радушия, он совершенно не походил на кавказца и говорил без малейшего акцента. Впрочем, вот ведь и Ермолов больше смахивал на сибиряка.

Пока Локтев принимал душ, Таня, видимо, кое-что все же объяснила, потому что Реваз тут же усадил лесника перед огромным зеркалом, включил побольше света и, разложив на приставном столике ножницы, бритвы и всякие там лаки-краски, пообещал:

— Через час ты сам себя узнавать перестанешь.

Шевелюра укоротилась до ежика. Широкие, вразлет, брови с помощью клея и каких-то накладок срослись над переносицей. Потом Локтев превратился из седоватого брюнета в рыжеватого шатена. И в завершение Чебанадзе выдал ему две фиксы под золото на оба верхних клыка и большие очки без диоптрий, левая дужка которых была в лучших советских традициях перехвачена синей изолентой.