Профессор Криминале

Ну вот, подумал я, облокотившись о перила и оглядывая черную громаду озера, — исчезли все они: Илдико Хази, смазливая мисс Белли, загадочный, обескураживающий Басло Криминале. Мне подумалось: а вдруг они все вместе... нет, это абсурд какой-то, совершеннейшая ахинея. Было ясно только одно: след потерян. Хоть в бумажнике моем и сорок тысяч фунтов, но преследованию Басло Криминале наступил конец. Я задавал не те вопросы. Я нашел невнятное решение, точнее, не нашел его вообще. Жизнь, женщины, друзья, враги, сюжет и замысел — все было лишено как формы, так и смысла. Я был сбит с толку, выбит из колеи, разбит, убит и не имел понятия, что делать дальше. Оставалось лишь одно: податься к Брукнер. Может быть, она все объяснит. Но в то же время я лишаюсь своего бумажника... Потом я вспомнил о персоне, к которой, как предполагалось, я всегда должен был обращаться в случае чего, из-за которой я в конечном счете и попал сюда. Вернувшись в вестибюль отеля «Бо риваж палас», я отыскал там телефон и позвонил Дельфийскому оракулу в Вену.

На этот раз Лавиния была на месте. В глубине звучала оперная музыка, звякали стаканы и болтали по-немецки. Я заговорил, она меня оборвала. «Боюсь, что дело дрянь, лапуська Фрэнсис, — сообщила она, — пробовала дозвониться тебе в Бароло, но там вообще твое существование отрицали». «Естественно, — сказал я, — после Бароло уж сколько прошло, теперь я здесь, в Лозанне». «С тобой чертовски трудно связь держать, — ответила Лавиния, — даже когда я трезвая». «Так что за новости?» — спросил я. «Экая досада, Фрэнсис, — бухнула Лавиния, — все накрылось». «Ты про что это?» — не понял я. «Про нашу передачу, — молвила Лавиния, — капут, финито. Больше мы ее не делаем». «Не хочешь ли ты мне сказать, что этот чертов Кодичил...» — проговорил я. «Он здесь ни при чем, — ответила Лавиния. — Он, кстати, по словам миляги Франца-Йозефа, вернулся в Вену в совершенной ярости. Я верно говорю, Франц-Йозеф, лапка?» Издали доносилась болтовня. Я заорал: «Не Кодичил, так кто же?»

«Эльдорадо телевижн», вот кто, — изрекла Лавиния, — они похерили все до одной программы по искусству. Видно, им обрыдли все эти Мыслители Эпохи Гласности». «Не может быть, Лавиния, — сказал я. — Ведь история Криминале — просто потрясающая. Там и начальники госбезопасности, и непонятные счета в швейцарских банках — все что хочешь». «Что бы ты ни говорил, лапуля Фрэнсис, — изрекла Лавиния, — все, к сожалению, бесполезно. Философия — вещь слишком дорогая, а «Эльдорадо» собралось обзаводиться новой техникой, поэтому они хотят заняться исследованием чудесных свойств дешевого телевидения». «Каких еще чудесных свойств?» «Ну, первое чудо будет, ежели вообще отыщется такой дурак, который станет все это смотреть, — ответила Лавиния. — Да, как ни жаль, лапуля, все меняется». «Целая эпоха кончилась», — сказал я. «Именно, — ответила Лавиния. — Стало быть, ты свое дело сделал. Дотащись до ближнего аэропорта и купи себе билет обратно в Лондон. Из разведочного фонда денег больше не проси, они все вышли. Ухнули будто в дыру какую в Вене. Бог весть как, сама не понимаю, ты же знаешь, до чего я бережлива».

«Выходит, я приехал, снова без работы?» «Ежели я правильно составила контракт, то да», — ответила Лавиния. «Не сомневаюсь, правильно, Лавиния», — ответил я. «Ей-ей, лапулечка, и я скорблю. Ой, тыщу лет такой забойной оперы не видела!» «Благодарю тебя от всей души, Лавиния», — сказал я и повесил трубку. Взиравший на меня портье во фраке поклонился. Это был конец. Понятно, что она при составлении контракта все предусмотрела; так или иначе, все подписывали всё, что эта баба ни подсунет. И вот я без работы, без доходов, без будущего, без малейших перспектив, расследовать мне больше нечего, и ничего, по правде говоря, я так и не узнал. Все, что есть у меня, — крупный кредитно-карточный долг дома и бумажник, полный грязных денег, здесь, в Лозанне. Заговора я не раскрыл, и мир не стал, похоже, лучше: вместо истории — сумбур, мир скатывается в никуда, и новая эпоха, начавшись лишь десяток лет назад, как будто бы уже кончается.

Вернувшись в бар, заполненный красивыми людьми, я сел и заказал еще одну кружку пива. Я чувствовал себя... я чувствовал себя каким-то странно чистым, будто я вдруг вырос, выбрался откуда-то, и энергичную и основательную умудренность юности сменила абсолютная невинность зрелости. Я был разочарован, я был предан; но во власти моей было самому предать других. Может быть, я что-то и узнал в конце концов от Басло Криминале — что наши мысли и дела вневременными, чистыми, простыми не бывают, а возникают в результате столкновений и обманов, обусловливаются историей, являются из неизвестности, невзгод, уловок... Они скользки и неточны, противоречивы и подвержены внезапным переменам — как сама жизнь. Я никогда еще не чувствовал такой близости к Криминале, как сейчас. И я стал думать, что же, окажись он вдруг в подобных обстоятельствах, в каких, возможно, он всегда и находился, — что бы стал он делать дальше.