Профессор Мориарти. Собака д’Эрбервиллей

Десять лет в фирме (боже, целых десять лет!), и за всё это время профессор ни разу не подал виду, что у меня вообще есть день рождения (хотя точная дата, разумеется, указана в журнале «Кто есть кто»). Я и сам, признаться, не особенно жаловал этот праздник с тех самых пор, как Рози выманила у меня присланные из дому деньги. На свой тридцатипятилетний юбилей прикончил белую тигрицу. Тогда от меня сбежали носильщики. Капитан Джеллинек подвернул ногу и превосходно сошёл за привязанного к дереву козлёнка. Я лично освежевал зверя — решил, что зимнее меховое одеяло послужит мне превосходным подарком. Но шкуру украли грязные туземцы, а Джеллинек так и не расплатился со мной перед смертью за карточные долги. Я до сих пор вижу взгляд той тигрицы: вот она поднимает голову и смотрит на меня, в зубах у неё капитаново сердце… Да, незабываемый момент. Каждый день непременно вспоминаю те потрясающие звериные глаза, капающую из пасти кровь, оскал; она словно говорила: «Убей меня, если должен, но тебе никогда не постичь мою сущность»^{50}. Если бы мне, упаси бог, пришлось вернуться в школу, написал бы о ней в сочинении «Мой самый памятный день рождения». Августа и Кристабель, благослови Господь этих старых дев, каждый год посылают мне из Англии в подарок вязаные носки и шарфы. Я так и не сподобился сообщить им свой лондонский адрес. Собирался черкнуть пару строк в пансион, но не выкроил время… за целых десять лет. Оно выдалось весьма насыщенным, это десятилетие, а теперь, полагаю, поздно извещать сестриц о моём возвращении на родину. Думаю, их радость быстро бы иссякла, если бы я вообще её удостоился.

Так что даже я сам позабыл о своём дне рождения.

— Задувайте, задувайте! — хором закричали шлюшки, им вторил Пербрайт.

Если вздумает лезть ко мне с поцелуями, вдарю ему по полицейскому шлему.

Я задул почти все свечи. Осталось гореть только три. Миссис Хэлифакс притворилась, что я справился с ними и честно заработал положенное желание. Жена раджи из Ранчипура поцеловала меня в щёку.

Пербрайт включил свет. Я вздрогнул, оглянувшись по сторонам: в нашей приёмной висели зеркала.

— Пятьдесят лет, — сочувственно вздохнула миссис Хэлифакс, словно обращаясь к неизлечимо больному. — Это ожидает нас всех, ну, то есть тех, кому посчастливится дожить…

Пятьдесят! Именно в пятьдесят лет сэр Огестес умер от апоплексического удара. Боже, я сделался так на него похож! Железное здоровье батюшки подкосило воспаление мозга — именно из-за него в сороковых годах пришлось покинуть пост английского посланника в Персии. Я уже говорил, что первым моим языком был фарси? Но, в сущности, убил отца приступ гнева. А во всём виноват мерзкий заместитель лорда Пальмерстона. Премьер-министра тогда чрезвычайно занимало очередное заявление Гладстона об уходе в отставку, и ему было не до петиции из дипломатического корпуса. В ней отец, старый ветеран, жаловался, что его отправляют в качестве посла в богом забытый Парагвай. В итоге заместитель что-то такое ему ответил. А сэр Огестес и так всю жизнь пребывал в состоянии бешенства. Я помню его именно таким — все оттенки ярости, от лёгкого возмущения до исступления, постоянно на грани. Когда он выставлял меня из дому, его лицо сделалось пунцовым, а из ушей повалил пар. Накануне меня выкинули из Оксфорда за драку с казначеем: я хорошенько отделал подлеца и выкинул его на улицу прямо через старинное окно. Сэр Огестес швырнул мне в лицо трехпенсовую монету и заявил, что больше я не получу от него ни гроша. Его похоронили 19 октября 1864 года, в тот день я проиграл семнадцать фунтов на скачках в Аскоте, напился шотландского виски (мне нечем было за него платить) и оказался за решёткой за нарушение общественного порядка. В камере познакомился с цыганом Принцем Стенли, позже тот научил меня мастерски воровать, но потом узнал, что я оприходовал сзади его сестрицу, и полоснул по лицу ножом. Именно для того, чтобы скрыть тот шрам, я и отпустил усы. С этого, как я теперь понимаю, и началось моё медленное превращение в подобие сэра Огестеса.

Существует поверье: когда тонешь, перед глазами проходит вся жизнь… И вот теперь, на той неожиданной вечеринке, жизнь прошла у меня перед глазами и я почувствовал, что тону. Торт со свечами неожиданно меня подкосил. Я прикурил сигарету «Джой». «Салливан» мне не по душе — их курят трусливые и нахальные франты. Глубоко вдохнул дым, но мне от этого не полегчало, хотя должно было бы^{51}.