Профессор риторики

– а они для меня едины, как, полагаю, и для вас, мой молодой русский друг, – состоят в том, что я тот, кто стоит за спиной у врача». – «???» – «Иначе говоря, я обеспечиваю людям продолжение пути». Ну я, понятно, сник. Вот еще, думаю, не хватало евангелиста какого-нибудь на мою голову, проповедника бродячего. Эк куда его занесло: и на полюсе обращает на путь истинный. Тут полюс. Точка. Какой путь, к едрене-фене? «Да вы вряд ли верно меня поняли, – замечает мой турист, – я не из этих. Я, знаете ли, хозяин… крематориев». «Да? – спрашиваю. – И сколько их у вас?» «Немало, – отвечает. – Все, что есть в фатерланде, – все мои». Ну, я не очень-то и удивился. Подумаешь. Ну, крематории так крематории. Каждому свое. «А в чем же, спрашиваю, ваше ко мне предложение?»

– «А вот в чем. Вы чувствуете, молодой друг мой, особую силу здешних мест? Притя-гательную силу успокоения? Упокоения мятущейся души человеческой?» – «Чувствую, – отвечаю. – Я без Севера не жилец. Давно уже».

«Ну вот и славно, – отвечает любитель сосисок с капустой. – Думаю я, что многие, да, многие мои соотечественники – и ваши богатые русские, «новые русские», а число их растет, и скоро имя им будет легион, – да, многие, весьма многие захотели бы предать этому именно месту останки своих бренных тел, ту, знаете ли, пригоршню праха, что остается от каждого из нас в начале его будущего пути». Я спорить не стал. «Открываем на полюсе постоянную полынью, – говорит немец, – и опускаем с подобающим обрядом – разработать надо, кстати, – в эту точку пространства урны с пригоршней праха. Наладим постоянное сообщение. Специальные туры для родственников. А вас я попрошу мне помочь. Ну, с российской стороны. Многое нужно будет уладить, а? Prosit!» Ну, выпить я с ним выпил, а отказался. Некогда мне, на Врангеля пора, да и неловко как-то. И забыл. А вот сейчас вспомнил. Может, бортануть этого немца, да самим и заняться? Деньжиш будет – хоть из Флориды не вылезай.

Викинг произнес это райское слово – Флорида – с ударением на первом слоге, как все продвинутые россияне. Демократы, космополиты, реформаторы.

Все молчали.

– Ладно, – отозвался сын академика. – Подумать можно. А что, собственно?

– Подумаем, – сказал Алексей, потирая лоб. – Ну это уж на крайний случай. Мрачновато как-то.

– Ну, профессор, а пока дело все-таки за тобой, – пророкотал бархатный погодинский баритон – обаятельный, мужественный, победный. – Думай своей ученой головой, где деньги взять. Как договаривались. Земля

– наша, начальный капитал – ваш. Да ведь ты уж придумала вроде. Колись, профессор! Когда деньги будут?

– Скоро, – сказала я, с отвращением замечая, что сын академика изогнул свои красные губы в саркастическую параболу. Странно, но даже вместе с недоверием им удавалось выражать похоть. Серебряная крышечка щелкнула. – Скоро, – повторила я, сама себе не веря, но стараясь нарочито беспечным тоном убедить в своей серьезности учредителей.

– Скоро – это когда? – женственно-капризно спросили красные губы. И сложились в новую кривую, еще более замысловатую.

– В четверг, – почему-то ответила я. – В четверг должны быть. Созвонимся.

Алексей смотрел на меня, даже не пытаясь скрыть недоумения.

– Заметано! – воскликнул веселый Погодин, и пикник покатился к концу. Между стеблями травы и над полем потянуло холодом. Подползли сумерки.

УАЗ поскакал в обратный путь, резво, как лошадь в родную конюшню, – сперва запрыгал по проселку, потом полетел по шоссе. Я напряженно думала, молча глядя в окно на черные стены сомкнутых елей. Так. Сегодня звоню Виталине. Завтра – за банкой. Найдем, не можем не найти. Деньги, что она обещала, отдадим Погодину сотоварищи – пусть действуют. Я не буду. Все равно все провалится. Как проваливается сейчас все у всех, то есть у таких, как мы.

Ведь и Погодин с его мужеской бравадой, и сын академика с красной улыбкой, и рыжебородый викинг – это наши. Это мы. Но нет в нас чего-то необходимого для успеха. Для успеха денежного, бытового, крепкохозяйского. Нет, ни о ком из нас не скажешь: он прочно стоит на ногах. Даже о Погодине: его сильные длинные ноги все пытаются врасти, да не в ту почву. А сын академика и вовсе постоянно лежит. Мечтает о чем-то, глядя в небо. О следующей женщине. О мириадах новых. Но каждый талантлив, и по-своему. Только того самого – нет. И не будет никогда. Успех у каждого будет. Придет со временем. Но – не тот. Какой, неизвестно. Но не тот, которого сейчас все ищут, ждут с трепетом, с нетерпеливой и страстной дрожью, как ждут любимую… Любимого… Как ждут те, кому есть кого ждать, кому повезло. Повезло… Согрей мою руку, красный камень!

Боже мой, как же трудно сохранить себя. В этой путанице, что раскинута кругом, словно ловчая сеть, в этой путанице слов и молчания, дел и бездеятельности, надежд и воплощения… И речи так надрывно-уверенны, и жесты так торопливы… И скоро зима… Миновал Покров.