Профессор Влад

Вновь привыкая к унизительной позе приживала, Оскар Ильич стремительно опускался. В свои тридцать семь он выглядел пятидесятилетним — отчасти из-за того, что ухитрился очень быстро растолстеть и обрюзгнуть (похоже, тётя Зара держала его в чёрном теле), отчасти оттого, что из какого-то дурацкого «принципа» совсем перестал следить за собой — и, видно, сам не заметил, как его редкие, начинающие седеть патлы свисли на плечи, усыпав их перхотью, на затылке образовалась проплешина, а под мышками любимого свитера («говнистого», как выражалась мама) зазияли чудовищные дыры.

Зато гордость его оставалась нетронутой — и вот каждое утро он, всё из того же «принципа» не желавший участвовать в семейных трапезах, поднимался спозаранку, чтобы собственноручно поджарить себе яичницу на злополучной «холостяцкой», дождавшейся, наконец, своего истинного хозяина. Кто знает, не напоминала ли она ему ещё о чем нибудь?.. Конечно да; но дядя ни разу не заикнулся об этом, упрямо делая вид, что и думать забыл об утраченном семейном счастье.

Мораторий был нарушен в день Гарриного семнадцатилетия, когда Оскар Ильич, на самом-то деле всегда свято помнивший эту дату (и даже, кажется, подобно Штирлицу запершийся в туалете, чтобы отметить её в одиночестве рюмкой водки!), передал мне, официально приглашённой на вечеринку, подарок для брата: огромный, тяжеленный полиэтиленовый свёрток, прочно перевязанный бечёвкой, под которую была втиснута стандартная почтовая открытка о трёх розочках. То был январь; как раз накануне ударили морозы, дорогу сковала гололедица, и я еле дотащила подарок, даже не подозревая, что у него там внутри, — но когда мы с Гарри развернули свёрток, я сразу узнала дядины учебники по психологии; счастливый виновник как увидел их, так упал животом на диван и начал дико хохотать. Я, донельзя уставшая, злая как чёрт, холодно поинтересовалась, чему он, собственно, так радуется; утирая слёзы, брат ответил, что, видимо, носить эти книги туда-сюда — моя карма, так что нынешней весной он, пожалуй, подарит их дяде Осе на день рождения — нарочно, чтобы не лишать меня удовольствия в третий раз перевезти их через пол-Москвы…

Угрозы своей он, конечно, не выполнил, напротив — в день «икс» появился на пороге нашей квартиры в одном из лучших костюмов, держа на отлёте роскошный букет чайных роз. Подарок тоже оказался вполне на уровне: «Паркер» с золотым пером и дорогой органайзер. Весь вечер Гарри блистал светским обхождением, выказывая бывшему отчиму прямо-таки сыновнюю почтительность, — так что даже мама, с давних пор считавшая «Игорька» сомнительной личностью, сменила гнев на милость, признав, что уж в чём-чём, а в умении вести себя ему не откажешь.

И лишь одна я знала правду. Не далее как на днях моего названого брата вдруг осенила мысль, что призвание призванием, деньги деньгами, — а подумать о высшем образовании всё-таки не мешало бы. А так как выбор вуза был ему абсолютно безразличен — «Я — профессиональный иллюзионист…», — то он и предпочёл путь наименьшего сопротивления, решив подольститься к Оскару Ильичу, у которого ещё со времён аспирантуры остались кой-какие связи в МГИПУ. От армии Гарри давно и благополучно отмазался (тоже благодаря связям — на сей раз тёти-Зариным), а, значит, вполне мог позволить себе роскошь стать гуманитарием.

Он не прогадал. Это я, Гаррина душеприказчица, знаю, как ловко мой братец умеет имитировать любые чувства — от ледяного презрения до восторженного обожания, — но бедный дядя Ося, давно отвыкший от уважения — да что там, просто от человеческого отношения к себе! — был не на шутку тронут; а, узнав, что «сынок» решил пойти по его стопам, даже прослезился. Стоит ли говорить, что он с блеском выполнил свою задачу: благодушные профессора с таким энтузиазмом приветствовали «мужское пополнение» в своей альма-матер, что Гарри, по-моему, даже к экзаменам готовиться не пришлось.

Осенью счастливый отчим получил очередной букет роз — уже не от абитуриента, а от студента Гудилина. А тут вдруг новый поворот: один из почтенных профессоров, узнав о бедственном положении бывшего аспиранта, пообещал тому содействие в трудоустройстве — и тут же, с ходу, предложил вакансию у себя на кафедре. В общем, было похоже, что прихотливая фортуна вновь поворачивается к дяде лицом…

Почему же он всё-таки уехал? Мы так и не поняли. Просто однажды мне, вернувшейся из «Гудилин-холла», показалось, что в квартире как будто чего-то не хватает; я долго не могла сообразить, чего же именно, пока не начала переодеваться и не полезла в платяной шкаф. Ба! — верхняя-то полка, где раньше лежали дядины вещи, пуста!.. Я забегала по квартире: и точно — нет ни тапочек, ни знаменитых клетчатых баулов, ни облезлой зубной щетки в стакане… Пепельница чистая… Что такое?.. Пришли с работы родители, но не прояснили ситуацию (как я надеялась), а только были удивлены не меньше моего: они уверяли, что в тот день и словом не успели перемолвиться с Осей, — а, значит, едва ли могли чем-то обидеть его или унизить.