Профиль незнакомца

– Вот же сукин сын. – Метка была уродливой. Кожа вокруг укуса уже окрасилась в насыщенный фиолетовый цвет и сильно болела. Перекись водорода из аптечки жутко щипала. У меня даже заслезились глаза. – Ну вот, – проворчала я и направилась в спальню, где после нескольких минут поисков нашла в обувной коробке в шкафу 9-миллиметровую пушку и патроны к ней. Зарядила пистолет и пошла вниз.

На кухонном столе стояла жестянка с кофе, так что я заварила себе кофейник и стала ждать. Этот тип был в одном шлепанце и смылся на украденном гольфмобиле. Вряд ли он будет отсутствовать долго, подумала я – и оказалась права. Примерно через час входная дверь медленно открылась. Я услышала, как он легко идет по дому, как открываются дверцы шкафчика, как отдергиваются занавески в душе. Затем на меня, сидящую за его кухонным столом, из-за угла выглянули его большие глаза. Их взгляд на миг скользнул к пистолету, затем к кофейной чашке, кофеварке и вновь ко мне.

Я положила руку на «Глок».

– Присаживайтесь, мистер Эчеверриа.

Он тихо выругался, босиком понуро прошел в кухню и плюхнулся на стул.

– У меня вечно одни обломы…

– Все отлично, нытик, – сказала я. – Разве бывает день лучше?

Позже он рассказал мне, что, приобретя дом и новое имя, пытался купить себе нормальную жизнь. Но с тех пор как он сбежал, ничто не было нормальным. Он все время был напуган, вечно оглядывался через плечо. Он верил, что однажды его могут убить за то, что он сделал.

Записи хранились в банковской ячейке. Эчеверриа пообещал, что первым делом в понедельник утром заберет их оттуда, подпишет со мной соглашение и обменяет кассеты на кассовый чек на пятьсот тысяч долларов, который я ему предложила. Я пригласила себя провести здесь выходные, на тот случай если он вдруг передумает. Сначала Эчеверриа слабо возражал, но как только понял, что я не оступлюсь, сдался.

К утру понедельника я знала, что он сделал и как именно он это оправдывал. Я знала все до мучительных подробностей. Всю его жизнь! Я знала, как зовут его сестру, и что в тринадцать лет он переболел ветрянкой. Я знала дату рождения его второй девушки и его оценки в школе. Я знал имена всех кошек, которые у него были, и их привычки по части пользования лотком. Сукин сын не закрывал рта. Я даже задумалась, а не убить ли мне его своими руками.

– Записи расскажут вам, – сказал он в тридцатый раз, сидя за кофе в уголке для завтрака, купленном за деньги, украденные у моего клиента, – как они относятся к людям с другим цветом кожи или, не дай бог, акцентом. На этих встречах они отпускали шуточки. Расовые шуточки. Но это были не просто шутки – это было частью их кадровой политики, дискриминация. – Он в упор посмотрел на меня. – Над вами они тоже посмеялись бы. Они не стали бы продвигать вас по службе или платить вам честные деньги только потому, что вы не белая.

В моем лице Эчеверриа увидел нечто такое, о чем я сама ничего не знала. Он надеялся пробудить во мне скрытую ярость. Ему не повезло. Никакой ярости не было. К тому времени я уже отупела от него и от звука его голоса. Скажи он мне, что планирует подрочить в гигантском чане с арахисовым маслом, я бы кивнула и сказала: «Как мило».

Я не стала слушать кассеты, как только они попали в мои руки. Я ничего не хотела знать. Я не нанималась на работу, чтобы спасать мир от придурков. А только хотела выставить счет на две тысячи баксов, которые мне причитались, и уйти от Рея Эчеверриа без комка в горле. Я засунула кассеты в чемодан, заперла его и взяла с собой в самолет. Я сделала свою работу. Меня это устраивало.

В понедельник вечером, глядя в заляпанный иллюминатор «Боинга‑767», вылетавшего в Атланту, я наблюдала за тем, как солнце садится за западные склоны гор. Я устала спать с одним открытым глазом на диване в доме Эчеверриа, и как только самолет взмыл в широкое плоское небо штата Колорадо, я провалилась в сон.

Мне приснилось, что я сижу в маленькой закусочной, из тех, где на массивных белых тарелках подают салат с помидорами черри и пакетиками соленых крекеров. Рядом с моей тарелкой на обеденном столе на бумажной салфетке лежал пистолет и стоял стакан для мартини с косточкой внутри. Во сне я поняла: косточка лежит в нем не просто так, нет, она оставлена как предупреждение. Мне внезапно сделалось страшно.

Я проснулась от того, что стюардесса спросила, не хочу ли я поужинать. Судя по медной табличке, приколотой к ее темно-синему блейзеру, ее звали Барбра, и эта Барбра малость переборщила с губной помадой. Большие страшные красные губы – это не совсем то, что вы хотите видеть, когда ваше сердце и без того делает сто пятьдесят ударов в минуту.

– Без кофеина, – ответила я и открыла ноутбук. Доктор Шетти была мастер препарировать сны. На последний она потратила несколько дней. Я тогда въехала на огромном кексе «Твинки» прямо в кирпичную стену. Я решила отправить ей электронное письмо с описанием моего нового сна. Пусть поломает голову.

…А потом я увидела это. Что-то упало в мой почтовый ящик – совсем, как та косточка в стакан в моем сне. У меня мгновенно сжалось горло.