Прогнозы постбольшевистского устройства России в эмигрантской историографии (20–30-е гг. XX в.)

Опыт многих революций, отмечал Степун, показывает, что они начинались с поджогов господствующего миросозерцания. Причину распада национального сознания он видел в отрицании абсолютного, т. е. религиозного значения культурных ценностей. В этой связи Степун делает интересное, имеющее универсальный смысл замечание о том, что разложение национального сознания всегда начинается среди правящих классов, представителей старых культурных форм и традиций. «Начинается оно всюду одинаково: с обездушения господствующих культурных ценностей путем превращения их в факторы власти и даже насилия над восходящими к жизни новыми народными слоями, новыми классами». Из этого Степун делает вывод, что застрельщиками революции являются не столько революционные вожди, сколько власть имущие представители, которые первыми прагматически-утилитарно относятся к доверенным им ценностям и производят их девальвацию.

Народная же революция, подчеркивает Степун, никогда не взрывает опоры господствующей культуры: «Лишь тогда, когда правящие слои царской России превратили исповедываемую ими религиозную истину в идеологический заслон против народных требований, т. е. обездушили ее, восстал русский народ на царя и на Бога во славу Маркса и Интернационала»[69].

Революция как хаотическое прерывание эволюции представляет собою разрушительные акты. Революцию Степун понимал как трагедию, но не в эстетическом, а в метафизическом смысле, когда осмысливается не только жизнь, но и смерть. Мыслитель оценивает революцию диалектически. Он утверждает, что разрушительные действия революционеров являются разрушительными лишь в субъективном сознании революционеров; в объективном смысле, как бы сказал гегельянец, отмечает Степун, они являются актами созидательными. «Разрушение, производимое революцией, потому только и есть революционное разрушение, что оно вовсе не есть только разрушение, а есть через разрушение осуществляющее себя творчество»[70]. В доказательство этой мысли Степун приводит факты из истории революций: французская революция в том или ином виде, пусть с усечением, осуществила провозглашенные ею принципы – свобода, равенство и братство; лозунг «Земля народу» реализован русской революцией. Русскому народу дана свобода, но свобода только от помещиков. Истинная и полная свобода, полагает Степун, придет в постбольшевистское время.

Путь к преодолению революции связан с национальным объединением. Сравнение русской революции с европейскими, естественно, расширяло, уточняло и корректировало представление о революции как об общеисторическом явлении, а также позволяло глубже понять специфику каждой отдельной революции. Степун усматривал общность русской и немецкой революций, которая проявилась в подготовленности революций марксистскими идеями, в том, что эти революции произошли во время войны и организовали советы рабочих и солдатских депутатов. Однако, несмотря на эту «тройную связь», замечал Степун, между немецкой и русской революциями гораздо меньше общего, чем между русской и французской 1789 г., которые он называл подлинными, но отдаленными друг от друга разницей идей, эпох и организационных форм.

Немецкая революция, корректирует Степун свои рассуждения, была не революция, а «всего только ускоренная и обостренная эволюция», поскольку «тема революции, тема о невозможном преображении жизни, была подменена темой ее возможного преобразования». Русская революция отличалась грандиозным размахом, приобрела «пока еще не учитываемое значение для судеб всего мира», страстную тягу к вопросам высшего порядка. Но, рассуждал Степун, следует признать, что идейная напряженность русской революции коренится не в особой высоте русской революционной идеи, а в отсутствии в русских духа творческой созидательности и законопослушной деловитости. В итоге в немецкой революции победила законопослушность, а в русской – историоборчество[71].

Как и многих политических деятелей, русских и эмигрантских – М. В. Вишняка, П. Н. Милюкова и др., – Степуна занимал вопрос о значении февральской и октябрьской революций. Степун был убежден, что «положительная идея революции связана не с Октябрем, а с Февралем». В 1931 г. в статье «Задачи эмиграции» он писал: «Февральские лозунги Родины, свободы и социальной справедливости и сейчас составляют краеугольные камни того миросозерцания, под знаком которого только и возможна борьба против большевизма. Верность этого положения должна быть признана незыблемо»[72].