Программа защиты любовниц

Чуть выше левого «дворника» на лобовом стекле едва заметно шли рядочком буквы и цифры VINa. Конечно, простым глазом он не смог бы разобрать их, как бы ни старался. И даже сквозь увеличительное стекло тоже не смог бы. Надежда была на криминалистов. Они сделают скан фотографии, разобьют ее на фрагменты, какими-то там своими чудодейственными методами отфильтруют, увеличат, глядишь, и получится.

— Теперь я тебя достану… — прошептал Мельников, проваливаясь в глубокий сон, как в черную яму.

Глава 9

Преступления не могут совершаться бесконечно. Печальный финал деятельности любого преступника — разоблачение. Бывают, конечно, исключения из правил. Это когда преступление и не преступление вовсе, а игра, наслаждение, удовольствие. Когда преступление превращается в хорошо подготовленный и отрепетированный спектакль. И когда падает занавес, вместо бурных аплодисментов ты слышишь нежный голос твоей души. Он ласкает твой слух удовлетворением, наслаждением, покоем. Тогда — да, тогда есть все шансы на успех.

Игра для него давно закончилась! Последний спектакль сыгран. Всплеска оваций не получилось, трепет в душе не проснулся. Вдруг появились боль и усталость. Хотелось упасть на землю, впиться зубами в сочные стебли травы и грызть их, и выть, и плакать.

Он устал, он больше не может, не хочет ничего! Ни дождя этого холодного, острыми иглами прострачивающего ночь, ни теплого, юного тела, трепетно прижимающегося к нему, ни доверчивых глаз, которые ловят его одобрение.

Тогда зачем он здесь?! Зачем?! Ждет, чтобы его остановили?! Чтобы поймали за руку?! Ждет возмездия? Страшного, болезненного, неизбежного…

Он захлопнул багажник машины, отошел на метр, огляделся.

Пустынная ночная городская улица, ни души вокруг. Жизнь угадывается лишь по светящимся прямоугольникам окон. Ему тоже надлежало быть за одним из них, сидеть в мягком удобном кресле с газетой в руке и стаканом бренди в другом, слушать тихую музыку, шелест дождя за окном. Ему надлежало быть там — за одним из этих окон.

Там жизнь — за этими окнами, и очень разная. Вялая, холодная, страстная, обжигающая, уничтожающая своей безжалостностью, но она есть. Он мог все это сгладить, между прочим, мог избавить от горя, тоски, слез, ненависти, мог подарить покой, что, собственно, и делал все эти годы. Почему же так тоскливо? Почему такая усталость?

— Простите, — раздался за спиной голос, несомненно принадлежащий молодой женщине.

Лет двадцать, двадцать пять, решил он, не спеша поворачиваться.

— Простите, — более настойчиво окликнули его, и тонкие нежные пальцы тронули его за голый локоть.

Он за*censored*л рукава рубашки, чтобы не запачкать манжеты, то, что он собирался сделать, могло их запачкать, и вот девушка его коснулась.

— Вы не могли бы мне помочь?

Он обернулся, коротко кивнув, осмотрел ее всю.

Да, очень молода, очень хороша собой, но очень напугана. Морально истерзана, сказал бы он, темные волосы до плеч растрепаны, глаза заплаканы. На бледной нежной щеке синяк, совсем свежий. Девушка, видимо, только-только получила пощечину, и одета…

Она была одета в короткий домашний халатик из тонкого шелка цвета грозовой ночи и домашние шлепанцы с большущими помпонами. Помпоны намокли от дождя, сделались грязными, да и вся она намокла. Халатик облепил ее нагое тело. Он точно видел, что под халатиком нет белья. Девушку колотило.

— Помогите! — прошептала она, с опаской озираясь по сторонам.

— Чем я могу вам помочь?

Он принялся энергично отворачивать рукава рубашки обратно, то, что он задумал, теперь не получится. Улица оказалась не такой уж безлюдной, хотя и являлась окраинной. Девушка вот выскочила на свет его стоп-сигналов почти в чем мать родила, и какое-то еще движение угадывается в кустах. Может, за ними наблюдает маньяк?!

Он едва не расхохотался в полный голос, еле удержал себя. Неприлично радоваться, когда такому вот милому человечку рядом с тобой так плохо.

Снова фарс? Он едва заметно дернул уголками губ, с силой сдерживая улыбку.

— Чем я могу вам помочь, девушка? — Он демонстративно оглядел ее. — Вам не кажется, что вы одеты несколько не по погоде?

— Вот именно! А эта сволочь… — Она вдруг всхлипнула, грациозно прижимая кончики пальцев ко лбу. — Он ударил меня! И выставил из квартиры, хотя квартира моя! И теперь… Помогите мне, пожалуйста!

— О, нет-нет. — Он выставил щитом обе ладони. — Что угодно, но только не это! Я ни за что не стану просить вашего мужа пустить вас обратно, я не сторонник того, чтобы влезать в семейные конфликты.

— Да нет, что вы! Никого просить не надо, да это и бесполезно, он заперся и теперь уснул, наверное. Я звонила, стучала, он не открыл, спит, гад! — Она сжала кулачки и погрозила темным кустам за своей спиной, за которыми угадывалась многоэтажка. — Отвезите меня к маме, пожалуйста.

Ее глаза смотрели умоляюще. Ее формы от холода колыхались под тонким шелком, и это было очень соблазнительно, это почти напоминало страх. Многие девушки так же тряслись, когда боялись, правда, в шелк он их не наряжал. Они были голыми.

— Вы звонили ей? — спросил он, потому что должен был спросить.