Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

 — Вы все врёте, — возмущённо воскликнула Элизабетта. — Все «виртуозы» пытаются казаться невинными и праведными, когда это выгодно им. Но как только Папа отвернётся, то сразу же начинается полное беззаконие.

 — Что лично вам сделали «виртуозы», что вы столь агрессивно к нам относитесь? — по-прежнему не понимал я.

 — Вы отобрали у римских женщин сцену. И не только сцену. Любую возможность заниматься творчеством. Если бы не падре Антонио, я бы сейчас сидела дома, на кухне, не смея даже заикнуться о музыке!

 — Это так, маэстро Вивальди великий, святой человек. Но вспомните, что вас отдал сюда именно Доменико.

 — Только по благословению падре Антонио, — вредная девчонка напрочь отказывалась признавать заслуги «брата».

 — Похоже, что вас не переубедить, — закатил глаза я. — Но не беспокойтесь, мы скоро уезжаем в Россию. Навсегда. И Доменико забираем с собой.

 — О, это будет наилучший подарок к нашей свадьбе с Микеле! Ваша светлость, искренне благодарю вас за это.

 — Всего доброго, возможно, когда-либо вы прозреете, — поспешил откланяться я, про себя думая: «Вот мелкая стерва! Эх, бедный Мишка! Чувствую, она ему ещё покажет, где раки зимуют».

Комментарий к Глава 52. Торжественная клятва и посещение Венеции «terminum» – предел (лат.)

Текст из романса Танеева “Венеция ночью”

====== Глава 53. Приключения в Венеции и борьба со страстями ======

Тем же вечером нам предстояло посетить оперу в Венеции, чего я жаждал всем сердцем. Увы, по злой иронии судьбы, мне не суждено было на неё попасть. Мутная вода из Гранд-канала, которой я всё-таки успел наглотаться, упав за борт, сделала своё дело: я страшно отравился и весь вечер провёл за ширмой в компании «белого приятеля» и с медным тазом в руках, превратив гостиничный номер в филиал Боткинской больницы*. Желудок словно выворачивало наизнанку, меня будто бы разрывало изнутри, казалось, что сейчас все мои внутренности вылезут наружу и я умру, не выдержав мучений.

Князь тоже был не особо рад подобному происшествию, ворча, что я сорвал ему планы на вечер. Но окончательно он рассердился, когда я наотрез отказался пить гадюковку, по его словам — универсальное средство при отравлениях. Пётр Иванович вспылил, обозвал меня клопом и, хлопнув дверью, вышел из номера, сказав, что направляется в столовую, хоть я и испортил весь аппетит.

Не долго я радовался, если так можно было назвать моё унизительное и неприятное времяпрепровождение. Пётр Иванович вернулся из гостиничной столовой с керамической кружкой в руках и молча протянул её мне.

 — Что это? — с подозрением спросил я.

 — Пей, — грубо приказал предок.

 — Но это же молоко! Я терпеть его не могу! — воскликнул я в возмущении.

 — Пей, я сказал! — прикрикнул на меня Пётр Иванович, резко вручив мне кружку и расплескав часть содержимого.

 — Не кричите на меня. Сейчас выпью, — проворчал я и, поморщившись, осушил кружку. Что вновь спровоцировало запуск фонтана «Тритон».

Не знаю, каким образом я выжил, легче стало лишь на третий день. Меня шатало от слабости, но я всё же нашёл силы привести себя в порядок, а затем спуститься по лестнице на первый этаж и бросить свои больные кости в гондолу.

 — Возвращаемся в Тоскану? — предположил я.

 — Завтра утром. Сейчас направляемся в «обитель милосердия», — возразил князь, и я уже знал, что он имел в виду Ospedale della Pietà.

 — Зачем? Вы ведь уже договорились с руководством по поводу Элизабетты.

 — Экий ты зануда! Не для того едем. Отец Антоний на концерт пригласил. Надо быть.

 — О, неужели сам маэстро Вивальди пригласил на концерт! — восторженно воскликнул я, хоть и был еле жив после жуткого отравления.

 — Сиди молча. А не то опять свалишься за борт, — вновь вернул меня с небес на землю мой дальний предок.

Не могу выразить всех эмоций, которые я испытал на концерте, меня просто унесло волной необъяснимого восторга, когда целый хор юных и прекрасных девичьих голосов грянул первые ноты торжественного песнопения: Gloria, gloria in excelcis Deo!

После более спокойной и таинственной второй части подошла очередь дуэта для двух сопрано — «Laudamus te». К моему удивлению, партию первого сопрано пела никто иная, как Элизабетта Кассини, а второго — незнакомая смуглянка с вьющимися каштановыми волосами и выразительными чёрными бровями — должно быть, неаполитанка.

Должен отметить, что пра-пра…тётушка моей возлюбленной в свои всего лишь четырнадцать с половиной лет обладала уже довольно крепким и поставленным голосом — высоким сопрано светлого, но тёплого тембра, очень редкое сочетание в женском вокале. Скорее всего, решающую роль здесь сыграли как хорошие данные, так невероятная удача — обучаться у самого маэстро Вивальди. Голос же предполагаемой неаполитанки был менее сильным, но тоже довольно мягким и приятным. Как бы странно это ни звучало, но за время, проведённое в Риме, сначала в Сикстинской Капелле, затем — на театральных репетициях, я почти отвык от женских голосов, моей душе их не хватало, и если бы не Доменика, моя фея музыки, то я бы, наверное, сейчас заплакал от счастья.