Прогресс

Мне папа рассказывал, – продолжал писать Венечка от лица поручика Штейнца, – как семнадцатилетний Михаил Андреевич Милорадович впервые схлестнулся с турками под командованием самого Суворова. Ничего не было в том удивительного, потому что с рождения Мишенька был приписан к Измайловскому полку и за выслугой лет, к десятилетнему возрасту, пребывал в чине подпрапорщика лейб-гвардии. Для кого-то военная карьера заканчивалась на ранней стадии своего развития, а кое-кто влезал в мундир и не представлял для себя никакого другого занятия, кроме военного. Многие удерживали плацдарм на картах паркетных интриг, а кое-кто штурмовал крепостные сооружения, в том числе Измаил. К числу последних принадлежал Михаил Милорадович. Это была кампания 1788 года, а через десять лет он стал генерал-майором и шефом пехотного Апшеронского полка, который под командованием князя Лобанова-Ростовского был двинут в Польшу, где апшеронцы совершили блистательный штурм Пражских укреплений и вошли в Варшаву, а Прага была пригородом сей величайшей столицы. Бесподобный в своих казуистических решениях, наш несравненный военачальник Александр Васильевич в своем руководстве отозвался по поводу данной кампании примерно так: "сие дело подобно измаильскому". Далее по летописному:

"После незначительного мирного периода апшеронцы, во главе со своим шефом графом M. A. Милорадовичем, в 1798 году выступили в итальяно-швейцарский поход и участвовали в сражениях при Лекко, Бассиньяна, Треббии, Нови, Обер-Альп, на Чертовом мосту, Амштеге и Муттентале, заслужив в армии почетное имя «богатырского полка".

Вы должны понимать, что армия по своей структуре делится на две доли: оборонительная и наступательная. Все остальное – это войсковые соединения, службы тыла, специального назначения и так далее, хотя по своей численности они могут даже превосходить армию. Тогда ничего путного не получится. Это понял царь наш батюшка Иван Четвертый, когда разогнал опричнину, им же созданную, и создал рать в лице дворянства. Не хочу далее противоречить вымученным словообразованиям, только на одном примере Апшеронского полка хотелось бы объяснить, что такое армия, во главе которой стоят не лебедь, рак да щука, а конкретный военный человек, с детства различающий фронт от фрунта.

К этому не имеет отношения арьергардное сражение у села Большие Татарки или села Крымское, которое не имеет этимологического отношения ни к татарам, ни к крымскому острову. Сражением это тоже не назовешь, а элементарным избиением французской гордыни русским православием назвать можно. Важно, что командовал, хотя бы номинально, нашими соединенными отрядами человек военного таланта, по происхождению серб, по-армейски генерал, по-граждански помещик, по-человечески подданный Его Величества Земли Русской.

Расскажу, как мне рассказывал мой папа, когда мы славно гоняли зайцев в имении Милорадовича Упорой, и мама была жива, и папа сидел в седле, и все вокруг отзывалось безмятежным эхом доброты и согласия. Хотя я, наверное, знал, что через некоторый промежуток между сегодняшним днем и окончанием учебы настанет долгожданное время, когда я надену форму Изюмского полка, где числюсь с рождения, и пойду на приступ своего Измаила со своими солдатами, расширяя империю и преумножая славу русского оружия.

Кампания 1798 года началась неожиданно предсказуемо и закончилась необычайно просто.

Впрочем, делайте скидку на мое детское восприятие серьезных вещей, о которых говорил со мной папа. Иногда я присутствовал при разговорах, на мой взгляд, очень важных и даже недопустимых, когда императора называли непонятными, но сразу ясно, что скверными словами. Слова, которые несут в себе ругательный смысл, понятны на всех языках. Для меня были понятны два европейских и один восточный язык, благодаря холопу Унянь, подаренного папа одним из его высокопоставленных товарищей после покорения восточных рубежей. Непристойные выражения, использованные в отношении Государя и других фамилий, вошедших в историю дворянства, почитаемых мною, благодаря ежедневному разбирательству летописного свода, не могли соотноситься с понятием незыблемости жизненных устоев, пропитавших мою душу с молоком матери. Потом я узнал, что, в буквальном смысле, моя мама не давала мне свою грудь, а потреблял я грудное молоко из сосцов кормилицы Марии, которую я помню при себе в образе неотлучного Ангела-Хранителя. Даже, когда я летел через голову взбрыкнувшего коня, то первое, увиденное мною в этом мире, было расплывшееся лицо Марии. Ее грудь прижимала к себе мое лицо, ее руки несли меня куда-то, а провалившееся мое сознание слегка улавливало смысл проклятий, обрушившихся ее голосом на голову моего папа.

Все обошлось благополучно. Просто я сел на чужого коня. Дело обыкновенное. Сам виноват. Папа уехал на армейские действия, мама удалилась от меня на светские рауты, без которых, по ее словам, твоему папа чина не сносить.