«Прогрессоры» Сталина и Гитлера. Даешь Шамбалу!

А из анфилады звучали шаги двух людей, лучше дождаться. Обратно к Пете вышли и впрямь двое. Тот самый монстр и человек, несомненный человек, но такой, на котором штатский костюм сидел как на корове седло: очень заметен военный. Красная отчаянная рожа человека украшена была пегими острыми усищами, горизонтально торчащими в сторону — каждый ус сантиметров на десять. Человек улыбнулся как будто немного смущенно.

— Здравия желаю! Заведующий библиотекой ротмистр казачьих войск Василий Васильевич Казанцев! А этот галах^{10} — голуб-яван, Федя… Не бойтесь его, он очень мирный. Вечно пугает кого-нибудь, бывает и до полусмерти… Но пугает исключительно за счет внешности, пока никого не обидел. Сам он почти не говорит, но речь понимает. А вас как зовут? Вы откуда?

— Я Петр… — встал Петя навстречу. — Петр Исаакович Кац. Я из экспедиции, которая шла из эсэсэсэр искать Шамбалу…

— А! Штучки Бубиха… Он тут все время крутился. Вы с ним вместе шли?

— С ним… Он у нас был проводником.

— Тогда выражаю вам свое восхищение, что вообще сюда добрались. Где сам-то Бубих? Дурак и путаник редчайший.

— Бубих погиб. Его убили в перестрелке с немецкой экспедицией — она тоже искала Шамбалу.

— Понятно… Царствие небесное! (С этими словами Казанцев размашисто перекрестился.) А все равно путаник был и дурак, хоть о покойниках так не полагается. Еще хорошо, что застрелили, а не помер от голода и холода. Или что эти вот (Казанцев ткнул пальцем в Федю) не сожрали. А давайте знакомиться, новенький? Чаю хотите?

— И чаю, и водки… Чего дадите.

— Водки с утра? И была бы, не дал. Нечего тут. Федя, принеси-ка ты нам чаю…

Федя принес удивительный самовар — на электричестве.

— Не то, конечно, на шишечках пахнет вкуснее. Но нету тут шишечек… А из мест, где они есть, мне Дмитрий Иванович прямо запретили трансгрессировать — нечего, говорят, столько энергии тратить. Придется брандахлыст пить, без правильного аромата.

Еще Федя принес баранки — эти были мягкие, душистые.

— Их трансгрессировали? — осваивал Петя новое для него слово.

— Что вы! Такие тут делают, в Крепости! Ну, слушайте…

История дядьки оказалась невероятной, нереальной… Как и все, впрочем, что уже видел Петя в Шамбале. Дядька воевал у Колчака, после разгрома й гибели Колчака — у братьев Меркуловых, на Дальнем Востоке.

Петя вырос в кругу людей, для которых «историческая правота» коммунистов разумелась сама собой. Если человек не «за красных» — то получалось, он в лучшем случае просто недостаточно умен, а еще более вероятно — малограмотен, малокультурен, отсталый, замученный предрассудками. Это все в лучшем случае, потому что убежденным врагом «построения светлого будущего» мог быть только подлец и негодяй. Скорее всего, заинтересованный в сохранении режима «кровавого Николашки» из каких-то материальных причин.

А тут видел Петя человека «с той стороны», причем самого что ни на есть правильного человека и даже с примерно такими же убеждениями. Только где у отца стоял «плюс», у Казанцева был «минус», и наоборот. По глубокому нравственному убеждению Казанцева, всякий нормальный человек самым естественным образом должен сражаться за Белое дело. Не быть белым у него мог или клинический дурак, или полнейший подонок.

Уже в Китае бывший однополчанин написал о нем длинные стихи, из которых Петя запомнил первое и последнее четверостишие:

Василий Василия Казанцев!
Скажу — и увидится мне
Усищев протуберанцы,
Кожанка и цейс на ремне.

Смешно! Постареем и вымрем
В безлюдье осеннем, нагом.
Но помни, конторская мымра,
Сам Ленин был нашим врагом!

Последнее четверостишие было обязано своим появлением случаю, когда некая «мымра» в гостинице обидела Казанцева, не постелила ему свежего белья. Петя вспоминал, как такая же «мымра» обидела папу; папа вспоминал и ругал «мымру» годами. С точки зрения папы, всякая сидящая на конторской работе «мымра» должна была знать свое место и чувствовать, когда у нее останавливается человек, воевавший с самим Деникиным.

Петя не сомневался, что отец, дай ему волю, своими руками охотно повесил бы Колчака. Казанцев, дай ему волю, так же охотно пристрелил бы Ленина, в остальном же они очень походили друг на друга.

Когда отступили в Китай, жил Казанцев одним: искал золото. Собственно, что он вообще в жизни умел? Ходить по тайге, жить в тайге, стрелять зверей, делать любую мужскую работу, которая необходима для лесной жизни, — чуть ли не с детства.

— Мне десять лет было, брату — тринадцать, когда мы с отцом взяли лося в истоках Уссури. Взяли — и что делать? Тайга еще красивая, золотая и красная, там очень красивые леса… И там, как во всем Приморье, в Маньчжурии. А уже холодно, временами волки воют. Сухо, днем прохладно, хоть и ледяной ветерок… Вот ночью уже жмемся к костру, под утро каждый раз заморозки…