Прогулка [СИ]

— И нечто темное сопротивляется тому, чтоб я увидела свет? Даже если я не умею его никому показать? Я не пишу картин. Не пишу стихов. Да черт, я даже на пианино одним пальцем. Все, чему я научилась, это не бояться видеть окружающий мир. Пытаться снимать то, что вижу. Какая во мне опасность?

— Я уже сказал. Своими трепыханиями ты можешь изменить не свой мир, а мироздание в целом. Ему этого не надо.

В балконные двери смотрела луна, совсем круглая, с пятнами на бледном лице. Такая привычная и такая чудесно странная в своей неизменной привычности. Огромный тяжелый шар, волшебно висящий в пустоте. Сколько раз Кира смотрела на него, ошеломленная и восхищенная привычной картиной. И не могла привыкнуть. Висит. Тяжелая, круглая, смотрит. Асмр. Мурашки по локтям. Ощущение торжественной песни мироздания.

И вдруг оно вот такое?

Она подняла руки и пальцами коснулась скул. Вытянула в лунный свет, показывая сошедшие на кожу пятна. Бронза на левой руке, бархатный уголь — на правой.

— Ты лжешь. Может быть, с точки зрения гнезда, одной только ступеньки, ты и прав. Ты говоришь — темнота и свет. Добро постоянно сопровождается злом. Ты знаешь, что собаку девочки Катерины зовут Хати? Я посмотрела, в книге. Хати — так звали волка, который гонится за луной. Черный волк, который хочет сожрать свет. А на самом деле Хатка — чудесная псина, живет в старом лодочном гараже вместе с отцом Кати — рыбаком Степаном. Так вот. Эти краски — они обе со светлой стороны. Потому что я выбираю шагнуть туда, где можно обойтись без зла.

— Так не бывает, Кира, — Мичи покачал красивой головой. Говорил с мудрой печалью. Как тогда, вспомнила она, наполняясь яростью, когда подталкивал меня к грязи, делая ее из чистоты. Из преданности и беззаветности.

— Может быть, раньше не было, — согласилась она, — но — будет. Мироздание не стоит на месте. Пусть даже боится само. Присылая таких, как ты. Но ты не полиция и не страж всего мира. Ты страж одного гнезда, Мичи. Трясешься за него. Твой миропорядок разрушится, если кто-то сумеет шагнуть дальше. Выше.

Она замолчала, ожидая насмешливого «уж не ты ли». Но по выражению его лица поняла, а ведь так. Именно она. И где-то в других местах и других временах еще кто-то. Казалось бы, неудельные, непонятые, ничего особенного не совершающие. Не ведущие за собой и не проповедующие новых истин. Просто сами идут туда, выше, в мир, где добра станет больше, чем зла. Просто так. По определению.

— Ах, Кира-Кира. Мечтательница. Сказочница Кира. Бредишь неисполняемым. Пытаешься…

Она встала, выпрямляя обнаженную спину. Красиво, как делала девочка Катя, нужными жестами поправила плечики текучего шелка.

— Пытаюсь. И буду пытаться. А тебя это пугает. Если бы неисполняемое, не сидел бы, завлекая снова. Шел бы ты, откуда явился. Мичи великолепный.

Пройдя мимо его рук, вышла на балкон, поближе к луне, к томной и теплой июньской ночи. Оперлась на перила, с таким знакомым ощущением, прохладная никелированная трубка под горячими ладонями. Вот он — мир. Полный всего.

Он незаметно подошел, прижался, обдавая шею дыханием.

— Пусти!

— И меня ты выбрала сама. И кроме наших отвлеченных бесед о мироздании есть еще моя сила, Кира. Просто грубая мужская сила.

Она рванулась, но поверх ее ладоней легли сильные руки, притискивая больно.

— Кто бы подумал, что, прожив большую часть жизни, ты вдруг… Освободишься. Увидишь. Но сумела! Твоя смерть, к сожалению, мало что изменит. Но в этой реальности… Ах, бедная Кира, упала с балкона, так неудачно. Свернула шею, так печально. Надо сообщить… дочери. Маме. Она уже так стара. Такое горе.

Бормотал, выворачивая ее руки, притискивая ребрами к перилам, и уже кладя жесткую ладонь на скулу, так ловко, уверенно. И Кира, дергаясь, пытаясь вырваться, понимала, одно сильное резкое его движение, и вниз обрушится уже мертвая Кира. С цветным лицом, в открытом вечернем платье. Напилась на карнавале. Свалилась сама. Всякое бывает.

— Хоть ма-аленькое удовольствие, — ему приходилось нелегко, голос шипел, прерываясь, но был уверенным, хотя и полным досады. Ну да, для мироздания то, что происходит — всего лишь крошечный эпизод.

Она, уже задыхаясь, билась в его руках, и яркая луна темнела, уходя за пелену перед глазами, и вдруг за спинами вскинулся отчаянный голос.

— Пусти ее!

— Ты! — он ослабил хватку, Кира, выворачиваясь, пихнула его локтем в живот, отчаянно желая стать, как те дамочки в фильмах, чтоб коленом в пах, зубами за нос.

В дверях стояла девочка с короткими кудряшками. Твердо уперев ноги в порожек, держала в напряженных руках две туго натянутые цепи, сверкающие в лунном свете. Обе уходили в темноту над далеким морем.

— Пусти! — закричала так, что у Киры зазвенело в ушах, — а то!

В темноте, ворочаясь, рыкнуло, взревело, посверкивая и бликуя, хлопнула внезапная волна, слышная даже сюда. И поднимаясь, стал шириться шум, сотканный из сотен испуганных голосов. Кричали, что-то неясное, волнуя ночную тишину.