-- Мне сие известно, граф, -- ответил Николай, придвигаясь к Карлу Васильевичу и не отпуская его, -- предложение князя Меттерниха не ново. Об этом на Венском конгрессе говорил еще мой брат Александр, но его тогда не послушали. Следует направить ноты во все монаршие дворы Европы и предложить им провести новый конгресс, каковой должен поставить прочный барьер опасной революционной заразе. Особую поддержку я надеюсь получить от княжеств и королевств Германии.
-- Конечно, Ваше величество, ведь половина суверенов в них ваши родственники.
-- Вот-вот! На этом конгрессе мы должны принизить влияние нашего вечного противника Англии -- они только и делают, что вставляют палки в колеса. Если Россия движется в каком-нибудь направлении, значит рано или поздно перед ней во фронте возникнет Англия. Оное следует хорошенько учесть и взять за правило.
-- Я сносился по вопросу конгресса с князем Меттернихом, он готов нас поддержать.
-- Что ж, тогда готовьте письма во дворы, я их подпишу. А что у нас с вольным городом Краковым? Мы договорились в Теплице передать его Австрии.
-- Государь, сей вопрос не скорый и требует длительной подготовки. Мы должны просчитать все последствия такого решения.
-- Я дал уже обещания австрийскому императору, что поддержу Австрию и отступать нам теперь негоже.
Министр уступчиво склонил голову.
-- А скажите мне, любезный Карл Васильевич, -- вдруг спросил царь, нахмуившись, -- графиня Мария, не допускает ли она в своем салоне некие вольности? Мне доносят, что там идут разговоры о царской фамилии, двусмысленные разговоры. Их можно трактовать как обидные, ежели бы я не знал вашу жену. Она бесспорно, благородная дама, высоких моральных принципов.
-- Что вы, как можно, государь? -- смешался Нессельроде, припомнив Бенкендорфа, выходящего недавно из дверей императорского кабинета, -- моя супруга чистой души человек и её обожание вашей особы и особы государыни императрицы известно всему свету. Говорить и думать нечто иное -- это же просто нонсенс.
-- Однако ж у меня есть сведения, что там, в этом салоне, были изготовлены подметные письма Пушкину, и графиня оказалась вдохновительницей сего пасквиля! -- раздраженный император больно ущипнул за руку своего маленького министра.
Нессельроде с ужасом подумал, что Николай Павлович сейчас начнет ожесточенно щипаться, как проделал это с Клейнмихелем, будучи недовольным оконными задвижками на дорожных станциях. У того потом левая рука была вся синяя. Но император отпустил руку Карла Васильевича.
-- Я попросил графа Бенкендорфа хорошенько разобраться в сей скверной истории и берегитесь, если честь вашей супруги будет запятнана! Мне придется отстранить её от двора.
Кабинет царя Нессельроде покидал на ватных ногах. Он сразу, не заезжая в министерство, поехал домой к жене. Забравшись в карету, министр уселся поудобнее на подушки, плотнее завернулся в соболью шубу и, под мерное покачивание, принялся думать о Марии Дмитриевне.
Её салонные дела абсолютно не касались Карла Васильевича, и он был в полном неведении о возникших подозрениях императора. Но граф хорошо знал характер дражайшей Марии Дмитриевны: надменный, властный, решительный в отношении людей ей неприязненных, не её круга, не фешенеблей. В тоже время, тех, кто понравился, она могла опекать самым нежным образом -- заботливо и пристрастно. Одним из этих опекаемых был молодой Геккерн.
Нессельроде не придавал особого значения подобным глупостям своей благоверной, однако, в силу происшедших событий, Карл Васильевич связал в одно целое повышенную внимательность жены к Дантесу, её нелюбовь к Пушкину и происшедшую дуэль.
Связал и внутренне ужаснулся.
Он отдаленно слышал пересуды о пасквиле, смех в салоне по этому поводу, но не придал сему обстоятельству особого значения. Теперь же, всё приобретало иной смысл, угрожающий, виделось в другом свете.
Если графиня замешана, хоть малейшим образом, в эту историю, следовало предпринять немедленные шаги, чтобы спасти их репутацию в глазах императора. Да что там репутацию -- его карьеру! Помочь в этом ему мог только один человек -- Бенкендорф.
7.
-- Иногда мне хочется быть простым человеком и жить обыденной жизнью, без особых забот, -- признавался Николай Павлович жене Пушкина во время одной из совместных конных прогулок в окрестностях Царского Села. Он немного кокетствовал этими словами, стремясь очаровать супругу поэта. Казаться простым и доступным -- было одним из его приемов "шармирования", как выражался покойный брат император Александр, создав производное из слова "шарм".
Лето в тот год было теплым, но не жарким, приятным, а у него выдалось немного времени между инспекционными поездками по России, которыми он увлекся в последнее время. Император пригласил двор совершить верховую прогулку возле Царского Села и с внутренней радостью узнал, что Наталья Пушкина, в очередной раз удачно разрешившись ребенком и оправившись после родов, присоединиться к ним.