Прогулка в мир тьмы

Вот, думай-гадай, а задание нужно выполнить до утра! Я была в отчаянии, лихорадочно думала, не сводя при этом сосредоточенного взгляда с их лиц, а они внимательно смотрели на меня. Стало даже казаться, будто они хотят что-то сказать, но по понятным причинам не могут. Старая, порыжевшая фотография словно скинула налет времени, и я четко, во всех подробностях видела изображение двух живых, по-настоящему живых девушек. И за спиной у них была не блеклая стена, а зеленоватое тканое полотно, а сбоку, за кадром, находились другие люди…

Как же я устала…

Как же я устала… Двое суток без сна. А может, и больше. Но не оттого так гадостно на душе…

Длинная шинель почти доставала до земли, цеплялась за прошлогодний сухой бурьян. Я шла по улицам родного рабочего поселка, где прошли мои детство и юность. Как давно я его не видела, как хотела увидеть снова!

Только теперь он был пуст. От многих домов остались руины – что-то уничтожила бомбежка, а что-то было растащено на дрова. А люди… Людей здесь больше не было. Когда наш отряд вошел сюда, то из живых мы здесь встретили только двоих – старика и девочку-подростка. Девочка не говорила совсем, а старик был явно сумасшедшим и в ответ на наши вопросы только выкрикивал что-то невразумительное. На вопрос, есть ли здесь еще люди, он горько заплакал, а девочка провела рукой по шее и тоже заплакала. Впрочем, трупов на улицах мы пока не видели.

Немцы ушли отсюда совсем недавно. Что здесь было? Этого не знал толком никто. Моя душа болела не за родных – они-то были эвакуированы вместе с оборонным заводом, на котором работали, и исправно писали письма. Но как же соседи, приятели и особенно лучшая подруга Лиленька…

Она была красавицей, не то что я. У нее украшения были старинные, золотые, еще с царских времен в их семье передавались по наследству. И в квартире у них было красиво – паркет, свечки в канделябрах, картины на стенах, и стол к обеду сервировали. Не то что мы – жили в мазанке, в дом входили – не разувались. А еще у моей подружки был любимый плюшевый медведь. Смешно сказать – хоть не маленькая уже была, а все спала с ним в обнимку и разговаривала, как с живым. Она была такая нежная и хрупкая, моя Лиленька.

С тех пор как я пошла на фронт, от нее не было весточки. Что с ними всеми случилось? Хотелось надеяться, что живы…

А сейчас я шла по знакомым до боли улицам, смотрела по сторонам. Мне было приказано выяснить, остались ли здесь еще люди, но, похоже, больше в поселке никого не было.

Ноги сами собой несли меня привычным маршрутом – пара кривых переулков, поворот – и длинная прямая улица, самая большая в нашем поселке. И двухэтажные дома. В одном из них до войны жила Лиленька.

Вот и они, стоят в ряд. Тоже пустые, без стекол в окнах. У некоторых и крыш нет. А от дома моей подруги вообще остались одни стены. Как и от моей мазанки на краю поселка.

Я шла дальше, и на душе было так гадко, как не бывало за всю войну. Надо же было нам остановиться именно здесь…

Стоп! Кажется, вон в том доме я заметила что-то подозрительное. Что-то шевельнулось в окне второго этажа. Или померещилось?

Я подошла ближе. Такой же двухэтажный дом, стекол нет, крыша проломлена, штукатурка вся оббита, на земле валяются сорванная дверь и какая-то табличка, усыпанная крошевом стекла и штукатурки…

Убедившись, что в подъезде никого нет, я осторожно вошла. Деревянная лестница, начинавшаяся от самого входа, уцелела, и я стала быстро подниматься. Дойдя до лестничной площадки, я не слухом, а скорее напряженными нервами почуяла позади движение.

Резко обернулась, выхватила свой трофейный «вальтер»…

В проеме входа чернела человеческая фигура. Это была старуха. Тощая, оборванная, с длинными, давно не чесанными седыми космами, бледным лицом и пустыми, ничего не выражающими глазами. Видимо, ей, как и тем двоим, пришлось пережить больше, чем ее разум смог вынести. В одной руке старуха держала, как мне показалось, младенца, завернутого в тряпки. На шее у нее болтался узелок на шнурке.

При виде моего пистолета она медленно подняла вверх давно не мытые руки с обломанными ногтями. Младенец при этом упал на пол, но не издал ни звука. Я опустила оружие, и старуха, даже не сделав попытки поднять младенца, поспешно бросилась прочь. Что-то в ее движениях показалось мне знакомым, но я уже мчалась вниз через три ступеньки, чтобы помочь несчастному ребенку.

Схватила, подняла… Это был вовсе не младенец. Это был завернутый в старое одеяло донельзя грязный плюшевый медведь.

Хорошо знакомый мне медведь.

Лиленька?!!

Мне уже случалось видеть людей, ставших стариками в двадцать лет…

Я выскочила из подъезда, но ее нигде не было.

– Лиленька!!!

Это я, кажется, закричала вслух, приходя в себя от странного наваждения. Так, стоп… Я – это я, Ника Чернореченская, и сейчас двадцать первый век. В руках у меня так и оставались фонарик и фотография – старая, потемневшая, с трудом различимая.

Что это было – сон или видение?

Кем же я была… в этом сне? Наверное, вот этой веснушчатой Феней? Она пошла воевать, а Лиленька…

Черт! Она же мне дорогу показала!