Прогулка в Тригорское

«…С той самой поры, — рассказывает наш поэт в письме к Вульфу из Москвы, от 30-го марта 1832 года, — как ты, венчанный и превознесенный, оставил меня сонного и бездейственного в Дерпте, я продолжал жить там по-прежнему: кое-как, мало заботясь о будущем, вовсе не по-настоящему, спустя рукава — этак прошел год; я уехал восвояси, там снова продолжал то же — этак прошел еще год; оттуда я переселился сюда в Москву, и вот точно так же прошло уже два года! В последний из сих последних я был несколько раз болен… В конце прошлого года моя поэтическая деятельность сильно было пробудилась; думаю: это поздняя заря — но все-таки еще заря [227]! В мае поеду на родину, в Симбирск — на берега пустынных волн, в широкошумные дубравы!

У меня было намерение издать собрание своих стихотворений. Цензура не пропустила; но рука времени так пригладила кудри моей музы, что она больше походит на рекрута, нежели на студентскую прелестницу! и я решился подождать других обстоятельств. Новейшие мои произведения ты найдешь в прибавлениях к Инвалиду [228]. Да! знаешь ли ты мои песни в честь примадонн здешнего цыганского табора? Если нет, то я пришлю их тебе. Да будет тебе известна и новейшая история моего сердца — во всем разнообразии вольной его влюбчивости!.. Всем твоим мои почтения- поклоны и проч. Поздравь Евпраксию Николаевну, не поздравить ли и стихами? Я готов и на это!

Баратынский теперь в Казани: я с ним коротко познакомился: он часто видал меня пьяным даже»[229].

В следующем году Языкову удалось выпустить первое собрание стихотворений. Посылая экземпляр к Вульфу, Николай Михайлович писал из деревни Языково, от 14-го апреля 1833 года:

«…Прочти же их с улыбкой задушевной, ради блаженной памяти жизни студентской твоей и моей. В сем собрании [230] ты найдешь и кое-что новое — правда мало — но что же делать? такова судьба моя покуда: я все еще живу непостоянно, не имею оседлости, быту уединенно-поэтического и иного прочего, — а это необходимо музе, да вовсе предается она, моя милая, своей старости, да принесет плоды многие и да прославится славно».

Нужно заметить, что осенью 1831 года Языков поступил было на службу в Москве, в межевую канцелярию; но, разумеется, скоро должен был заметить, что служба, какая бы то ни было, не в его характере, и вот едва прошло полгода, как он, почти не являвшийся в канцелярию, стал уже тяготиться ею и решился выйти в отставку. «Выйду в отставку, — писал он 30-го июля 1832 года к Вульфу, — и давай бог ноги (из Москвы) снова восвояси (т. е. в деревню), и уже навсегда: пора мне усесться на одном месте. Кочевая жизнь не благоприятствует поэтической деятельности в России; вероятно, она-то и причина тому, что нет у нас ни одного поэта из цыганов!..» Обращаясь в том же письме к литературе, Языков говорит: «Последняя глава „Онегина“ — одна из лучших во всем романе, как мне кажется. А какова сказка о царе Салтане? Это верх совершенства: высота недосягаемая почти что всем нашим поэтам».