Прогулки по Европе

Ушел опять в сторону Гарибальди. Присел в кафе; вскоре рядом, составив несколько столов, расположилась компания французов средних лет – человек 10 или 12. Первые полчаса у них ушли на научнейшее обсуждение того, кто какое питье закажет. Дальше разговор уже практически не сворачивал с теоретических достоинств и недостатков питей здешних и питых в других местах. Но все же настоящее серьезное дело началось с того момента, когда официант принес счет. Каждый по очереди, включая и дам, вздрючив очки, с глубоким вниманием прочел счет целиком – как увлекательный роман. Без конца переспрашивали официанта – по-французски, разумеется, – правда ли, что то-то и в самом деле стоит столько-то. Тот, надо отдать ему должное, отвечал по-итальянски. И как потом собирали деньги… Счет второй раз пошел по кругу, и каждый выкладывал на стол монетки, выискав в счете глазами свои строчки. Одной только лингвистики сколько на это потребовалось – ведь надо же всему знать названия…

Вторник. Довелось, наконец, попасть на scala Contarini del Bóvolo – раньше всегда либо было закрыто, либо не было сил взобраться наверх. Bóvolo (или Búvolo) – это, оказывается, вовсе не буйвол (который búfalo), а улитка (или змея?), она же спираль. Похоже, что это место, которое чтут больше местные люди, чем туристы. Посетителей так мало, что билетерша уходит со своего места и сопровождает до самого верха двух дам – одна венецианка, другая ее гостья, приезжая итальянка. Билетерша и венецианка примерно на равных правах просвещают приезжую в том, что это за лестница и почему на Венецию надо смотреть сверху именно с нее. В двух шагах – огромнейший куб театра La Fenice (а с земли он так зажат, что с окружающих его улиц-щелочек совершенно нельзя понять, что он грандиозен). С двух сторон, и тоже неожиданно близко – San Marco и Santa Maria della Salute.

А сама scala строилась как чистая демонстрация богатства рода Контарини. Она была пристроена к palazzo Contarini и была выведена в высоту ровно настолько, чтобы можно было на все окружающие дома смотреть сверху. «А где же palazzo?» – спрашивает приезжая. – «Ах, он теперь в таком упадке, – отвечает билетерша, – что и показать уже нечего».

По старой памяти искал на улицах ни с чем не сравнимый итальянский апельсин: когда-то достаточно было пары таких апельсинов и батона хлеба – и никакой еды не надо. Но почему-то попадались только какие-то невыразительные и безвкусные апельсины с надписью «Южная Африка», совершеннейшая пародия на тот идеал. Решил, наконец, выяснить, в чем дело, у продавца соков. И загадка раскрылась: оказывается, можно больше не искать – божественные итальянские апельсины бывают только с октября по май (а в другое время я здесь и не был). А потом – только из южного полушария!

Как обычно, зашел во Frari. Assunzione, Pala Pesaro, гробницы Тициана и Кановы. Бешеное солнце бьет справа от Assunzione. Но она так хорошо подсвечена, что все равно видна. Посидел, проверил: так же ли хорошо я ее вижу с закрытыми глазами, как с открытыми? Получается, что вроде бы почти так же.

Среда. Раннее утро, еще свежо. Посреди моего дворика мои ободранные коты спят, прижавшись друг к другу.

Купил еще одну carta-Venezia и отправился в Сады на Биеннале. Лозунг (= подзаголовок): «Диктатура зрителя»; иначе говоря, постмодернизм не дремлет и здесь. Обошел изрядное число павильонов, но по многим в сущности просто скользнул взглядом и мимо. У большинства замысел в том, чтобы хоть чем-нибудь поразить – часто совершеннейшей чушью. Например, Япония – стробоскопические эффекты (световые взрывы); предупреждение: «Опасно для сердца!». Чехия – «Христос-атлет»: болтается на веревках подвешенная к потолку аляповатая кукла размером в четыре человеческих роста. Польша – длиннющий совершенно пустой павильон, все стены (кажется, 1000 м²) – из игральных костей.

Впечатляет Израиль: обсессия миллионномиллиардности человеческого муравейника. Всё – светотенью на стенах, без звука. Напоминает раннего Фоменко с его миллиардной очередью людишек. Одна из этих пантомим: в центре пустого пространства клубится и кипит плотный сгусток толпы – энергично движутся, без всякого видимого смысла, руки, ноги, головы. Вдруг от сгустка начинают отлепляться отдельные фигурки и уходить во все стороны прочь – три, десять, сто, тысячи… Всё поле покрывается мириадами уходящих. Это продолжается долго, так что ушли из сгустка, очевидно, миллионы и миллионы. Но наконец, все ушедшие все-таки скрылись за горизонтом. И мы видим, что в центре как ни в чем не бывало продолжает клокотать плотная толпа нисколько не уменьшившейся величины.

А вот Германия пошла на действительно неправдоподобный по смелости шаг: выставила не что-нибудь, а огромные предельно реалистические фотографии лучших читальных залов мира.

В павильоне России сплошь живопись: нарциссический зал Браткова, не помню чьи «иронические виды Москвы» и гигантская композиция «Подводный мир» с цветистыми наядами и рыбками.