Прогулки по Парижу с Борисом Носиком. Книга 2: Правый берег

Есть в этой истории и загадка. Над ней задумывались почти все эмигрантские мемуаристы и публицисты – и Берберова, и Осоргин, и Яновский… Отчего в роли меценатов так часто выcтупали в эмиграции именно евреи? Богатых был легион, причем интернациональный. Я думаю (и Розенталя это тоже касается), одна из причин крылась в пристрастии русских евреев к родной, русской литературе. Кроме того, живы были еще прежние русские и еврейские традиции благотворительности, меценатства. Мой парижский знакомый профессор Леон Поляков даже написал книгу, построенную на сравнении евреев с русскими старообрядцами, и у тех, и у других он нашел стойкую приверженность меценатству и благотворительности. Но на то он и профессор был Леон Поляков, чтоб делать всякие обобщения. Впрочем, в эпизоде с гостеприимной виллой на краю парка Монсо и деятельностью ее хозяина самой поразительной была даже не история с выживанием русских писателей, а история с главной книгой русского академика, чьим именем названы сегодня станция московского метро и длиннющий проспект, на котором так лихо завывает ветер, парижская история написания знаменитым русским ученым, основателем геохимии, биогеохимии, радиогеологии, создателем учения о биосфере и еще бог знает о чем – история написания Владимиром Ивановичем Вернадским его основополагающего труда о биосфере. В 1924 году шестидесятилетний ученый с мировым именем приехал в Париж искать человека, который создал бы ему нормальные условия жизни для написания солидного научного труда. Потому что большевистское правительство пока считало возможным создавать человеческие условия жизни только для самого большого начальства, жившего в Кремле. А деятели науки пока еще не были включены в привилегированный класс нищего пролетарского общества.

Попадая за границу, биофизик Вернадский писал более или менее откровенные письма в США своему сыну-историку Георгию Вернадскому. Из этих писем, преданных гласности замечательным издателем Владимиром Аллоем, мы и узнали о сотрудничестве, если можно так выразиться, великого биогеохимика и «короля жемчуга». Приехав в 1924 году в Париж, Вернадский остановился, как обычно, у своего друга-химика Валериана Агафонова, и стали они думать-гадать, где бы раздобыть денег для Вернадского. Агафонов был человек добрый, самоотверженный масонский друг Осоргина, прожил жизнь, посвященную науке и братской масонской взаимопомощи. Все меценаты отказывали Вернадскому, и тогда Агафонов посоветовал обратиться к Розенталю. Вернадский пошел в контору Розенталя на рю Лафайет, кишевшую служащими, там впервые увидел жемчужного короля, о чем он и сообщал в письме сыну: «…все время на ногах Л. Розенталь (хорошо говорящий по-русски). С ним мог говорить несколько минут. Он сказал, что Агафонов попал в точку, он как раз хотел сделать что-нибудь для “химии”, в ней ничего не понимая, но через своего друга Сильвана Леви, французского индолога, созовет французских ученых и обсудит мой проект».

Вернадский получил приглашение на обед на виллу в парке Монсо и так ее описывал в письме сыну: «Убранство соответствующее. С огромным вкусом и особой, не показной, роскошью. Настоящие картины старых школ – немецкие или голландские примитивы, в нише великолепная китайская статуя… богиня милосердия VIII столетия… В зале орган – жена музыкантша. За обедом были – жена и сын Розенталя, затем Перрен, Вейс, Ланжевен, Лакруа, Юрбан (химик), Борель (математик)… (Как вы догадываетесь, все – известные ученые. – Б.Н.) После обеда Розенталь сказал, что он давно имел идею создания большого института… и он собрал, чтобы обсудить мое – и другие предложения – …и хочет дать от 500 000 до 1 миллиона…»

Проценты от этого миллиона должны были идти на науку. В результате всех дискуссий Владимир Иванович Вернадский получил довольно крупную по тем временам сумму в 30 000 франков и поехал с женой в комфортабельный Карлcбад лечиться и писать свою книгу. Позднее он неоднократно менял ее название, издавал ее и переиздавал, упоминал о некой помощи, которую оказали ему в науках Карл Маркс и партия, но никогда не упоминал о помощи Розенталя. Так как больше ни у кого денег Вернадскому получить не удалось, он в конце концов договорился с большевиками о том, что они забудут, хотя бы «среди своих», разговоры о «равенстве» и «классовой чуждости» и обеспечат научной элите особые привилегированные условия жизни. Об этом, снова оказавшись за границей, Владимир Иванович откровенно написал сыну в США: «Переходим в состав “привилегированный” в социалистическом диктаторском государстве». Кстати, со временем его письма, даже написанные за границей, становятся осторожнее. Он больше не пишет о терроре против интеллигенции, о каннибальстве, голоде и «фанатичных-изуверкабальных диаматах»: тоталитарное государство не беспартийный меценат, оно требует, чтоб ему продавались с потрохами и чтоб голосовали за все его, даже самые кровавые мероприятия… А письма оно умеет читать и за границей.