Прогулки с Андреем Толубеевым. Записки театрального дилетанта

Не помню кто сказал, но слова замечательные: «Когда умирают люди, и земля принимает грешные их тела, остальные продолжают вершить свои будничные дела. Они завтракают, ссорятся, обнимаются, целуются, моются в бане, идут в магазины за покупками. Кажется, мир такой же, как и прежде. Но не так. В короткий миг особой той тишины небо рушится. Земля рушится. Только этого не видно. Вернее, не каждый это видит».

Как-то разговаривая со своим внуком Пашенькой, я сказал ему:

— Вот вырастешь большим, закончишь институт, жаль, меня уже не будет в живых, но все равно я буду видеть тебя и все, что ты делаешь.

— Как это? — удивился внук.

— А моя душа улетит на небо и поселится в тело птицы, и оттуда я буду наблюдать за тобой, желая тебе только добра, — придумал я.

Паша недоверчиво смотрел на меня.

— Правда, правда, — утверждал я. Мне очень этого хотелось.

Я хочу, чтобы душа Андрея была среди нас, родных и друзей.

Пусть читатель простит мне за небольшое отступление. Продолжаю разговор с Андреем:

— В театре ничего не бывает «накатано», — утверждал Андрей. — Не верь актерам, которые говорят, что здесь надо играть сосредоточенно, а здесь можно расслабиться. Это слова несостоятельных артистов. В театре все идет на живую нитку. Что-то не получается, но ты сжимаешь челюсти и идешь дальше. Есть такие моменты, когда что-то расписывается, например, сценическая драка, но сыграть по договору нельзя. Мне очень нравилось работать с Товстоноговым. Он рассказывал что-то, а дальше ты уже сам. Терпеть не могу режиссеров, которые натаскивают, заставляют играть так, как они видят.

Совсем недавно актерам казались беспроигрышными бульварные пьесы, которые заполонили сцену с подачи антреприз. Теперь люди хотят вернуться к нормальному течению жизни на сцене. Уверен, им хочется сострадать и плакать, искренне смеяться и уходить от примитивного даже не юмора, а смешения людей. Подзабытые вещи — Толстой, Достоевский, Горький — еще будут востребованы. Не говоря уже о Чехове. А бульварные пьесы — это наносное. Это все унесет ветром, волной, приливом и отливом.

Антреприза расставляет сети. В них попадаются те, кто себя хочет показать и деньги потратить. Потому что после спектакля похвастаться — «был на Ахеджаковой и заплатил за это пять тысяч рублей» — современный показатель, что ты в порядке. Я не веду речь о самой Лии Ахеджаковой, она блестящая актриса. Но я уверен: на антрепризу театральный зритель, воспитанный своим городом и своим театром, не пойдет.

Заметь, в антрепризах играют одни и те же актеры. Это каста, которая зарабатывает деньги. Я их не осуждаю. Каждый зарабатывает по-своему. Я, например, веду передачи на канале «Культура». Кто-то снимается в кино, кто-то дублирует. За это нельзя попрекать! Но дело в том, что есть актеры, которые хотят участвовать в антрепризе, не играя в театре. Но числиться в театральной труппе они хотят. Антреприза — заразное дело. Во времена развитого социализма это называлось чесом: поехать в провинцию и сгрести деньги по дворцам культуры. Это как елки. Но елки хоть имеют под собой благородную основу.

— Ты спрашиваешь, что чувствует актер, играя на сцене. Актер находится в особом состоянии: он входит в образ совершенно другого человека, не важно, положительный или отрицательный, он перестает быть самим собой на какое-то время. Актеры могут ощущать после спектакля внутреннюю опустошенность.

Тончайший русский мыслитель Федор Степун писал об актерстве не как о специфической профессии, а именно как о мастерстве перевоплощения, жажде «переселения» своей души в другие души. Актер — совершенно особое существо, принципиально полифоническое. «Субъективный смысл его творчества для него потому всегда один и тот же: расширение жизнью на сцене тесной сцены своей жизни, реализация на театрально упроченной территории мечты своего многодушия и исцеления своей души от разрывающих ее противоречий».

И еще: «Радость артистической души — богатство ее многодушия, страдание артистической души — невоплотимость этого богатства в творческом жесте жизни».

Многодушие, игровая природа человека, карнавал человеческих «Я», человеческих отношений. Мы такие. Нас волнует стихия нашего многообразия, наших страстей, смешения в нас дурного и хорошего, переплетение праведности и греха. А воплощают все это, выступают в качестве конкретного носителя этого вселенского карнавала — актеры, скоморохи, юродивые. Вот почему так любимы актеры. Они такие, как все, они несут в себе все наше, знакомое, родное, исконное. И в тоже время совсем не такие, романтичные, идеальные. Они — как греческие Боги на Олимпе — так же любят, так же веселятся. Но — Боги. Потому что выходит настоящий актер на сцену, и все в нас и вокруг нас меняется… Актер на сцене — это жизнь наших грехов, только рельефных, выпуклых, вытащенных «на свет Божий», представленных.