Прогулки с Бродским и так далее. Иосиф Бродский в фильме Алексея Шишова и Елены Якович

Ну, а ситуацию середины шестидесятых и роль письма Сартра в освобождении Бродского из ссылки я обсудила с Евгением Рейном, его другом и очевидцем тех событий. И одновременно возникла бредовая идея: а не попросить ли самого Бродского прокомментировать документы из архива ЦК? Раздобыли его домашний телефон, трубку взяла его жена Мария и сказала, что он сейчас в гостинице, потому что, когда пишет, иногда живет в гостиницах, и дала телефон.

Так я впервые услышала его голос.

Бродский очень вежливо ответил, что единственный комментарий, который он может дать, что это не заслуживает никакого комментария. Он думает, потому все это и развалилось, что на таком высоком уровне люди занимались такими пустяками. Но ни удивляться, ни злорадствовать, ни тем более возмущаться по этому поводу не собирается. (Это дословно, я тогда записала.)

Я спросила его, не скажет ли он несколько слов про «Литературную газету». Он сказал что-то вроде: «„Литгазета“ – хорошая газета». И номер вышел с этой большой шапкой на первой полосе! Прямо над профилями Пушкина и Горького.

И вот в том телефонном разговоре я вдруг спросила: «Можно мы снимем про вас фильм?» Он вежливо ответил: «Ну, как-нибудь…» Явно, чтобы отвязаться.

Но в начале девяностых все казалось возможным. И когда я приехала к Рейну визировать материал, то сказала: «Давайте снимем кино про Бродского». Почему-то мы не обсуждали, согласится ли он, а только: где снимать. Сошлись на Венеции: там красиво, к тому же есть эссе Бродского «Набережная неисцелимых», вот и готовый сценарий (это нам тогда так казалось).

Диспозиция была такова: Алексей Шишов только что перешел из «Литгазеты» в Останкино, на телевидение, а я стала пресс-секретарем Евгения Юрьевича Сидорова, недавно назначенного министром культуры.

И вот все написали Иосифу Александровичу письма. Рейн написал свое, личное; Сидоров свое – от имени министра культуры; Алеша организовал письмо с телевидения. В мае 1993-го положили все это в большой пакет и отправили дипломатической почтой. Никто нам, конечно, не ответил. Как потом выяснилось, письма вообще не дошли. Потому что в Нью-Йорке ему позвонили из нашего представительства в ООН и сказали: Вам тут пакет из Минкульта, придите, пожалуйста, заберите…

Но мы-то этого не знали.

Прошло два месяца. Я случайно встретила Рейна: он шел в поликлинику Литфонда у метро «Аэропорт». Помню, я сказала ему: «Ваш друг, конечно, гений. Но если ему пишет министр культуры России, он может ответить хотя бы „нет“». – «И вправду», – задумался Рейн. Вечером мы с ним встретились в Минкульте, и он Бродскому позвонил. И вдруг Иосиф Александрович очень легко и просто согласился: «Буду в Италии в октябре. Тогда и приезжайте». Вот тут стало по-настоящему страшно.

Через месяц он прислал факс на английском: согласен участвовать в фильме. И размашистая подпись:

Josef Brodsky

Но я так боялась ему позвонить, чтобы окончательно договориться, что в конце концов он сам позвонил Рейну: «Ну, вы едете или нет, а то я уезжаю в Италию, и вы меня не найдете».

До последней минуты мы не знали, едет Бродский в Венецию по своим делам, повидаться с Рейном или сниматься. Потому что мы тогда понятия не имели, что он в этом смысле человек абсолютно западный и, договорившись о фильме, едет работать.

Венецианский лабиринт

В Венецию мы приехали на пару дней раньше и стали ждать.

И, как это ни странно, первый раз встретились с ним почти случайно, на площади Сан-Марко. Мы знали, что в этот день Бродский должен был приехать, и Рейн исчез для встречи с ним. Вечером мы сидели с Алексеем в открытой колоннаде знаменитого кафе «Флориан». И вдруг Леша говорит: «Слушай, там, кажется, Бродский». Со своего места он сквозь окно видел, что происходит внутри кафе, а там сидел Рейн как-то необычно одетый, в костюме и галстуке, то есть при полном параде, и с кем-то разговаривал. Леша тихонечко пошел посмотреть и вернулся на не гнущихся от волнения ногах, потому что там и вправду был Бродский. Дальше нужно было срочно решать, что делать: либо немедленно уходить оттуда, чтобы на следующий день быть ему официально представленными, либо оставаться. Мы подумали: будь что будет, и остались. Через некоторое время Рейн с Бродским вышли прямо на нас. Евгений Борисович воскликнул: «О, это как раз те самые ребята, о которых я тебе рассказывал». – «Ну, хорошо, – сказал Бродский. – Тогда до завтра, у „Флориана“». У него было очень спокойное и уверенное лицо, а у Рейна – очень взволнованное. А потом они повернулись и пошли, и у Рейна была такая широкая и защищенная спина, а у Бродского – беззащитная.