Прогулки с Бродским и так далее. Иосиф Бродский в фильме Алексея Шишова и Елены Якович

И потом он становится в семье генерала, отца Баратынского, домашним учителем, дядькой. Это длинное стихотворение, но кончается оно!.. Там он рассказывает, как этот самый дядька водил его по Москве. «Всех макаронщиков тогда узнал я в ней»… Там было много пиццы, пиццерий и всего такого.

Всех макаронщиков тогда узнал я в ней,
Ментора моего полуденных друзей, —

и так далее, и так далее. И говорит об Италии, обращаясь к своему дядьке-итальянцу, который видел еще суворовских солдат, входивших

В густой пыли побед, в грозе небритых бород
Рядами стройными в классический твой город.

Да? Замечательное стихотворение. И кончается оно – Джьячинто Боргезе умирает. Это стихи о смерти Джьячинто Боргезе, это последние стихи Баратынского, после этого Баратынский умирает сам. Ну, все, что хотите, тут вычисляйте, да?

О, спи! Безгрёзно спи в пределах наших льдистых!
Лелей по-своему твой подземельный сон,
Наш бурнодышащий, полночный аквилон,
Не хуже веющий забвеньем и покоем,
Чем вздохи южные с душистым их упоем!

Нет, что он там про Байрона пишет! Что пишет про Наполеона! Эти стихи ужасно интересны, потому что в девятнадцатом веке возникла довольно интересная вещь, во второй его половине: все-таки в первой половине, ну, за каким-то исключением, география, топография, реальность все еще держалась, трактовалась в каком-то условном поэтическом ряду. Баратынский первый, который переводит географию в реальность, то есть он пользуется ей буквально. Он описывает реальный мир. Дело в том, что вообще все эти разговоры о русской романтической традиции – это полный бред. Никто не был романтиком! Русскую поэзию излечил от романтизма один человек – Гоголь. После Гоголя уже романтиком было быть нельзя. Невозможно. Даже у Лермонтова это не получилось. Ну, это не важно. И Баратынский, я думаю, из них – самый трезвомыслящий господин. Это поразительные стихи! В них колоссальный, как бы сказать… ну, чисто поэтический пророческий элемент. Он предтеча всего. Предтеча всего. Сюрреализма, как это ни называй. У него стихи есть замечательные о смерти как об устроителе всего на свете.

Даешь пределы ты растенью,
Чтоб не покрыл гигантский лес
Земли губительною тенью…

Ну, это еще ладно. «Злак не восстал бы до небес». Да? Ну, поразительные стихи по нагрузке, это навсегда. Это о смерти.

Когда возникнул мир цветущий
Из равновесья диких сил,
В твое храненье всемогущий
Его устройство поручил.

А самые замечательные его стихи знаешь какие? И вообще самые замечательные русские стихи. «Дядьке-итальянцу» – это второй раз. А первый раз – это «Запустение», где Баратынский вспоминает об отце и о своем последнем посещении этого их родового имения Мара. Приехав сюда спустя долгое время, он находит, что имение, где он рос в детстве, разрушено. И вдруг он говорит… Вот послушайте это. Все, что мы делаем сейчас, – полный завал по сравнению с этим. Послушайте эти строчки. Поразительный синтаксис – знаки препинания!

Что ж? пусть минувшее минуло сном летучим!
Еще прекрасен ты, заглохший Элизей,
И обаянием могучим
Исполнен для души моей.
Тот – он про отца сейчас говорит! —
Тот не был мыслию, тот не был сердцем хладен,
Кто, безыменной неги жаден, —
определение природы, да? —
Их своенравный бег тропам сим указал,
Кто, преклоняя слух к таинственному шуму
Сих кленов, сих дубов, в душе своей питал
Ему – то есть шуму – сочувственную думу.
Давно кругом меня о нем умолкнул слух,
Прияла прах его далекая могила,
Мне память образа его не сохранила,
Но здесь еще живет…

Послушайте, что он говорит:

Но здесь еще живет его доступный дух;
Здесь, друг мечтанья и природы,
Я познаю его вполне:
Он – отец! – вдохновением волнуется во мне,
Он славить мне велит леса, долины, воды;
Он убедительно пророчит мне страну,
Где я наследую несрочную весну,
Где разрушения следов я не примечу,
Где в сладостной тени невянущих дубров,
У нескудеющих ручьев,
Я тень, священную мне, встречу.