Прогулки с Бродским и так далее. Иосиф Бродский в фильме Алексея Шишова и Елены Якович

И.Бродский. Это я мог бы, да. Хороший город. Это лучшее, что есть на территории империи, на мой взгляд.

Петербург для меня – это, как бы сказать, то, чем я хотел бы, чтобы страна была. Это, в общем, цель, если угодно. Петр построил этот город на краю империи, на отшибе. Именно благодаря этому у нас и возникла литература. Ибо всякому писателю для того, чтобы писать, нужен элемент отстранения, то есть чтобы его письменный стол стоял как бы несколько вовне. Разумеется, все это встретило колоссальное сопротивление, когда он столицу перевел в Петербург, и так далее, и так далее. Но тем самым он сделал нечто совершенно замечательное. И Россия была… была, может быть, в определенном смысле великой страной именно потому, что столица находилась на ее краю, то есть на краю мира.

Россия по существу, исторически – это страна чрезвычайно клаустрофобическая; отношение ее к себе, к людям – это отношение к своим младенцам, которых мы закутываем во все эти самые пеленки. В общем, это утробное состояние. Петр сделал совершенно замечательный рывок. Я не знаю даже, сознавал ли он то, что совершал, было ли у него в сознании метафизическое это измерение. Но это шаг вовне. И это то, что на самом деле мы все и есть на Земле. Мы всегда стоим на какой-то границе мира, которая начинает открываться, открываться, открываться… И для России, для этой огромной страны, надо открыться в мир. И в этом определенный провиденциальный смысл Петербурга. Не говоря о том, насколько это все прекрасно местами.

Чем оказалась Россия для итальянских архитекторов восемнадцатого века, для периода, когда, в общем, эпоха рококо уже кончилась и начался классицизм по всей Европе? Для многих из них, для людей, которые еще все-таки зависали, то есть внутренне зависели от рококо и от барокко, Россия оказалась таким последним сафари, последним местом, где это можно было бы осуществить, гигантской строительной площадкой. Это последний крик рококо на самом деле.

Вообще ведь это ужасно интересно, что произошло на территории отечества в смысле европейской культуры. Ну, начать с литературы. Все термины, которые мы употребляем при анализе литературы, как правило, заимствованные, то есть мы пользуемся такими категориями, как «романтизм», «классицизм», «барокко», и так далее, и так далее, и они не отечественного производства. И в России произошел довольно замечательный процесс: за классицизмом наступило барокко в литературе. Если мы думаем, скажем, о Кантемире, Тредиаковском, Сумарокове – это классицисты по существу, – за ними кто приходит? За ними приходит Державин. И Державин – это абсолютно вопиющее барокко, если хотите, даже рококо местами. И нечто аналогичное произошло в архитектуре. То есть тогда, как в Европе барокко уже кончилось, в Россию оно примчалось.

Есть нечто совершенно замечательное в восточноевропейском барокко – это то, что бывший гражданин Русской империи, Советского Союза мог наблюдать на территории балтийских государств, в частности в Литве. Или если ему удавалось поехать в Чехословакию, и так далее, и так далее. Но там это было еще подлинное барокко, то есть оно все-таки хронологически совпадало с процессами, имевшими место в Европе. В России это приняло совершенно другой характер.

Вот эти итальянцы, все эти Кваренги, Растрелли, ну, до известной степени Росси, хотя это несколько другая история, – они примчались… Не говоря уже просто и об отечественных архитекторах, например Воронихине. В общем, то, что вы видите в России, – это их тоска по прошлому. Но русские заказчики были людьми чрезвычайно богатыми, город чрезвычайно большой, и масштаб поэтому совершенно фантастический.

Когда вам заказывают фасад колонн примерно на сто, да? Ну вот, и вы их там лепите. Этот размах только наши государи и наши дворяне могли себе позволить. Вельможи. И может быть, с барокко и с рококо, на территории Петербурга по крайней мере, произошло то, чего никогда и нигде больше не могло бы с ними произойти – наконец-то… но не там.