Прогулки с Евгением Онегиным

Итак, промежуточная гипотеза: наличие катенинского контекста в творческой истории создания «Повестей Белкина». Кажется, фактов для обоснования этой гипотезы более чем достаточно. Было бы даже странным, если бы Пушкин вдруг взял да и забыл о своем «Преображенском приятеле» и его выпадах. Как, например, расценить построенный на факте биографии «приятеля» эпизод замены Белкиным, возвратившимся в свою «отчину», барщины легким оброком (факт, обыгранный еще в «Евгении Онегине»)? Правда, в отличие от Онегина, разбиравшегося в политэкономии, Белкин не справился с управлением хозяйством, и оно пришло в упадок. А вот факт из биографии Катенина: тот тоже настолько обнищал в результате своих нововведений, что, прибыв однажды в Москву, по причине отсутствия приличного платья был вынужден отказаться от нанесения визитов. Это – этические контексты, которые, по Бахтину, обязательно должны взаимодействовать – пусть даже кто-то назовет такое взаимодействие индукцией… Или взять не вошедший в окончательную редакцию «Предисловия» факт из биографии Белкина, который оказался «смирнее смиренной лошади», и та его сбросила… Пушкин не мог знать, конечно, что в 1853 году Катенин получит «смерть от коня своего», который его затопчет. Но к 1830 году он уже достаточно изучил его натуру и склонности, а уж предвидеть он умел – достаточно вспомнить хотя бы описанный еще в «Разговоре книгопродавца с поэтом» творческий закат Катенина и его грядущее сельское одиночество…

К этой характеристике следует добавить и такую отмеченную «ненарадовским соседом» необычную для той среды, в которой воспитывался и жил Белкин, его черту, как воздержание от употребления алкоголя. «Не пью, любезный мой сосед» – ведь эти обращенные к Катенину пушкинские слова, сопроводившие публикацию «Старой были», стали фактом литературной жизни как раз незадолго до создания «Повестей Белкина». Тем более что в пушкинском окружении было известно о несколько повышенном внимании со стороны Катенина к спиртному – Вяземский даже обыграл этот момент в своем сатирическом стихотворении… Да и пушкинское: «Но от вина ужель отвыкнул?»…

Или взять, например, такие слова Пушкина в письме к Плетневу (около 11 июля 1831 г.): «На днях отправил тебе через Эслинга повести покойного Белкина, моего приятеля»… «Моего приятеля»… Как можно судить из художественного и эпистолярного наследия Пушкина, у него был только один «приятель» – «Преображенский»…

Нет, наш Пушкин был далеко не таким, чтобы его можно было счесть смиреннее самой смирной лошадки Белкина. Вот и цикл «Повестей» он как раз открыл описанием именно тех чувств, которые сам он, все еще не получив сатисфакции, не мог не переживать в Болдине.

Повесть «Выстрел», открывающая цикл, первоначально вообще замышлялась как «оборванная»; в том варианте сказ обрывался на первой главе (отъезд Сильвио) с припиской «издателя» о том, что окончание потеряно. Хотя через два дня Пушкин все же дописал вторую главу, не лишним будет оценить тот первоначальный, «оборванный» вариант с точки зрения его предполагавшегося художественного значения в цикле.

То, что самая первая повесть с такой интригующей завязкой обрывалась «на самом интересном месте», уже само по себе должно обратить на себя внимание исследователей, поскольку таким жестом Пушкин особо подчеркивал, что главное в повестях не «прямое» содержание, а нечто иное. В данном случае мы имеем редкую возможность попытаться выявить это «нечто», поскольку оно заключено в весьма ограниченном объеме текстового материала.

Итак: завершенной фабулы («анекдота») вообще нет, о сюжете как таковом говорить вообще не приходится, и «Выстрел» в таком усеченном виде не мог рассматриваться даже в качестве одной из «побасенок». Что же в нем заключалось? В принципе, не так уж и мало. Как минимум, до предела сконцентрированная «голая идея», которая при появлении второй части несколько затушевалась на фоне развязки. Эта идея – жажда отмщения, мука от вынужденного ожидания подходящего момента для нанесения ответного удара; отрешенность от мира в сочетании с колоссальной концентрацией воли ради достижения поставленной цели. «Выстрел» в оборванном виде – очень сильная характеристика психологических доминант Сильвио именно в том состоянии, в котором находился и сам Пушкин. Да, он действительно знал то, что описывал, и для усиления эффекта даже намеревался предельно сузить поле полотна за счет сокращения жанровой «рамки».

«Сконцентрированная идея», особенно гротескно выпяченная в первоначальном варианте «Выстрела», имеет явно выраженный «катенинский след», который буквально просится в строку, поэтому было бы неправильным его игнорировать.