Прогулки с Евгением Онегиным

Вопрос возникает по другому поводу. Вот он ведет свое остроумное повествование, в процессе которого незаметно переходит к описанию кошмарного сна гробовщика. Настолько незаметно и плавно совершен этот переход, настолько умело подано содержание сна с позиции гробовщика, то есть, практически изнутри его образа, что становится просто невозможно четко разграничить эпическое видение с позиции отстраненного рассказчика от чисто лирической (изнутри образа) точки зрения гробовщика. Не играет совершенно никакой роли тот факт, что кошмар, как оказывается в развязке, только приснился. То есть, нет, дескать, события фабулы, и на этом почему-то делают акцент исследователи. Не скажите: событие фабулы есть, притом настолько реальное, то есть, полностью вписывающееся во всю логику повествования, что мы верим в его подлинность до самого конца. Что из того, что событие приснилось незадачливому гробовщику? С его точки зрения это – совершенно объективная реальность, он ее воспринимает именно так, причем совершенно четко сознает логичность такой ситуации: если можно готовить пищу и обедать в окружении гробов, в том числе и «б/у», идти на открытое богохульство, обращаясь к покойникам как к живым православным, мечтая при этом о скорой смерти действительно православного «клиента» ради наживы, то почему бы этим «православным» вурдалакам действительно не подняться из гробов (у кого таковые вообще были – разве не их последнее ложе берет гробовщик в ремонт для очередного «православного» «клиента»?) да и не навестить своего благодетеля? Никакого сбоя в художественной логике здесь совершенно нет.

Зато есть другое, гораздо худшее, и оно заключается именно в отсутствии какого-либо сбоя в ведении повествования – едва ли не единственный случай на все пять «побасенок». Ведь только посмотреть – не очень квалифицированный литератор, каковым фактически является «помещик», не способен на элементарную объективацию от создаваемого им образа Белкина. Ладно, Белкин стоит ниже него на социальной лестнице, он косноязычен, безнадежно туп, если действительно можно верить тому же «помещику». Но все же это – человек из его, помещика круга, он дворянин, помещик, пусть даже о шестидесяти трех душах; он – отставной офицер, пусть даже чин пожалован ему незадолго до отставки. В конце-концов, он сосед, входит в круг его, помещика, общения. И вот при всем этом «помещик» как «истинный автор» цикла, при всей своей интеллигентности и явном наличии опыта литературной деятельности, обладая довольно ироничным, острым на чужие недостатки взглядом, все же не может выполнить элементарную для любого литератора задачу – войти в образ Белкина и вести повествование изнутри его от начала и до самого конца; он пытается это сделать, в отдельных эпизодах ему это даже удается, но он не может выдержать эту позицию, из образа Белкина все время торчат наружу его, «автора», уши.

Ну не дал Господь, что поделаешь… Только вот ведь что получается: так и не сумев войти в образ персонажа из близкого к себе круга, «помещик» тем не менее легко и естественно решает эту задачу в случае с образом стоящего на бесконечном удалении от него вниз по социальной лестнице какого-то гробовщика – причем решает эту задачу настолько естественно и изящно, что мы впервые на всем пространстве романа не замечаем ни композиции, ни факта ведения повествования; мы видим события изнутри этого образа уже своими глазами, мы верим этому подлинно художественному образу, для нас это совершенно объективная реальность, мы живем внутри нее, даже не замечая условностей художественного повествования – вот ведь как все удалось «помещику». Словом, получилось у него это место, хотя в остальных случаях не удались куда более легкие пассажи.

Почему?

Неквалифицированный литератор способен создать такой «живой» образ только при одном условии: если его собственная психика вписывается в художественную логику этого образа. То есть, если совпадают психологические доминанты. Иными словами, если такой литератор изображает свое собственное «я», когда от него как художника не требуется искусства перевоплощения в создаваемый образ, когда этот образ – его, создателя, собственная сущность.

Положителен образ гробовщика или отрицателен? Поскольку этот образ – высокохудожественное исключение во всем поле повествования «помещика», этот образ не может быть ни положительным, ни отрицательным. Это – жизненный тип, воплощение жизненной правды. Таким его сделала среда, в которой он вырос и живет. Он – естественен. Все, что так метко было подмечено в этом образе его создателем, полностью вписывается в границы этого типа, ни одна из деталей этому типу не противоречит.

Но, собственно, почему все так дружно ухватились за этот гротескный образ? Ведь не его же создание преследовал Пушкин в качестве своей главной цели. Этот образ в данном случае – даже не центральный в цикле. Это – всего лишь художественное средство, знак, троп, предназначенный для характеристики образа его психологического двойника, его создателя – «ненарадовского помещика».