Прогулки с Пушкиным

Ничего она не может сказать, одним рывком отворяя себя в сбивчивых ламентациях, смысл которых – если подходить к ним с буквальной меркой ее пустого романа с Онегиным – сводится к двум приблизительно, довольно типичным и тривиальным идеям: 1) “теперь ты будешь меня презирать” и 2) “а души ты моей все-таки не познал”. Но как они сказаны!..

Открыв письмо Татьяны, мы – проваливаемся. Проваливаемся в человека, как в реку, которая несет нас вольным, переворачивающим течением, омывая контуры души, всецело выраженной потоком речи. Но с полуслова узнавая Татьяну, настоящую, голубую Татьяну, плещущую впереди, позади и вокруг нас, мы тем не менее ничего толком не понимаем из ее слов, действующих исключительно непринужденным движением сказанного.

Кто ей внушал и эту нежность,
И слов любезную небрежность? —

удивляется Пушкин, сам ведь все это и внушивший по долгу службы (в соответствии с собственным вкусом и слухом к нежной небрежности речений). Но это не мешает ему испытывать от случившегося что-то похожее на смятение, на оторопь… Постой! Кто все-таки кому внушал? Тут явная путаница, подлог. По уверению Пушкина, Татьяна не могла сама сочинить такое, ибо “выражалася с трудом на языке своём родном” и писала письмо по-французски, перевести с которого с грехом пополам взялся автор.

…………………………Вот
Неполный, слабый перевод,
С живой картины список бледный…

Но если бледная копия такова – то каков же прекрасный подлинник, и что может быть полнее и подлиннее приложенного здесь документа?! Читателю предоставлено право думать что угодно, заполняя догадками образовавшиеся пустоты, блуждая в несообразностях. Пушкин упрямо твердит, что его “перевод” внушен “иноплеменными словами” Татьяны, и отводит им место над своим творчеством. Остывающее перед нами письмо – лишь слабый оттиск каких-то давних отношений поэта с Татьяной, оставшихся за пределами текста – там, где хранится недоступный оригинал ее письма, которое Пушкин вечно читает и не может начитаться.

Допустимо спросить: уж не Татьяна ли это ему являлась, бродя в одиночестве по лесам?

С утра до вечера в немой тиши дубов
Прилежно я внимал урокам девы тайной;
И, радуя меня наградою случайной,
Откинув локоны от милого чела,
Сама из рук моих свирель она брала:
Тростник был оживлен божественным дыханьем
И сердце наполнял святым очарованьем.

* * *

Подобно Татьяне, Пушкин верил в сны и приметы. На то, говорят, имел он свои причины. Не будем их ворошить. Достаточно сослаться на его произведения, в которых нечаянный случай заглянуть в будущее повторяется с настойчивостью идеи фикс. Одни только сны в руку снятся подряд Руслану[2], Алеко[3], Татьяне[4], Самозванцу[5], Гриневу[6]. Это не считая других знамений и предсказаний – в “Песне о вещем Олеге”, “Моцарте и Сальери”, “Пиковой даме”… С неутихающим любопытством Пушкин еще и еще зондирует скользкую тему – предсказанной в нескольких звеньях и предустановленной в целом судьбы.

Чувство судьбы владело им в размерах необыкновенных. Лишь на мгновение в отрочестве мелькнула ему иллюзия скрыться от нее в лирическое затворничество. Судьба ответила в рифму, несмотря на десятилетнее поле, пролегшее между этими строчками: как будто автор отбрасывает неудавшуюся заготовку и пишет под ней чистовик.

1815 год:

В мечтах все радости земные!
Судьбы всемощнее поэт.

1824 год:

И всюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет.

Но и без этого он уже чувствовал, что от судьбы не отвертеться. “Не властны мы в судьбе своей” – вечный припев Пушкина. Припомним: отшельник Финн рассказывает Руслану притчу своей жизни: ради бессердечной красавицы, пренебрегая расположением промысла, бедняк пятьдесят лет угрохал на геройские подвиги, на упражнения в чародействе и получил – разбитое корыто.

Теперь, Наина, ты моя!
Победа наша, думал я.
Но в самом деле победитель
Был рок, упорный мой гонитель.

Между тем выход есть. Стоит махнуть рукой, положиться на волю рока, и – о чудо! – вчерашний гонитель берет вас под свое покровительство. Судьба любит послушных и втихомолку потворствует им, и так легко на душе у тех, кто об этом помнит.

Кому судьбою непременной
Девичье сердце суждено,
Тот будет мил на зло вселенной;
Сердиться глупо и грешно.