Прогулки с Пушкиным

Таинственная фраза Пугачева на воровском жаргоне “заткни топор за спину: лесничий ходит” – реализуется, проясняясь, в предварительном сне Гринева, словно Пугачев ее там подслушал: “мужичок вскочил с постели, выхватил топор из-за спины и стал махать во все стороны… Комната наполнилась мертвыми телами…” Да и готовность объявить себя “посаженым отцом” на свадьбе у Гринева Пугачев как будто заимствовал из того же гриневского сна. Все они взад-вперед листали “Капитанскую дочку”.

Уж на что, казалось бы, дуэль занятие сугубо дворянское, деликатное и наизусть знакомое Пушкину. Так и та получает массу синонимических оборотов, иной раз самого грубого, простонародного свойства: “за одно слово… готовы резаться” (Маша); “он вас в рыло, а вы его в ухо, в другое, в третье” (Иван Игнатьич); “тыкаться железными вертелами, да притоптывать, как будто тыканием да топанием убережешься от злого человека!” (Савельич). В наказание шпаги наших дуэлянтов Палашка препровождает в чулан. В тот самый чулан, куда Палашку вскоре саму запрут… Но вершиной пародии служит прелюдия ссоры Гринева со Швабриным: “…капрал Прохоров подрался в бане с Устиньей Негулиной за шайку горячей воды”. Останься Пушкин в живых, воображаю, как в веселую минуту мог бы он повернуть собственные вздорные склоки с князем Репниным, с графом Соллогубом… Но со Швабриным – никогда! Честь задета!

Вдруг… “– Что такое? – спросил я с нетерпением.

– Застава, барин, – отвечал ямщик, с трудом остановя разъяренных своих коней.

В самом деле, я увидел рогатку и караульного с дубиною. Мужик подошел ко мне и снял шляпу, спрашивая пашпорту.

– Что это значит, – спросил я его, – зачем здесь рогатка? Кого ты караулишь?

– Да мы, батюшка, бунтуем, – отвечал он, почесываясь” (Пропущенная глава).

Выяснилось, он караулил толпу. До Черной речки, сказал провожатый, было рукой подать. А толпа все нарастала, устремляясь туда же, к Черной речке, по нескольким аллеям. Откуда они взялись? Просочились? Из-под земли? С автобусов? По-видимому, крутили массовку для какого-то кино.

Мне вспомнился королевский музей Прадо в Мадриде. В нижних залах, у Гойи, мы пересеклись с экскурсией с того света, из прошлой жизни, из России. Кого здесь только не было! Киргизы, узбеки, монголы, в тюбетейках, в пыжиковых шапках из Москвы, в барашковых из Тьмутаракани, в мятых пиджачках со значками, в квадратных покоробленных шляпах, больше похожих на обкомовские надгробия, в линялых, мусорных брюках, заправленных кое-как в видавшие виды, большие, сгорбленные сапоги, шли строем, вперемежку с тоже уже потемневшими и заготовленными русскими. Паркетный пол под ними дисциплинированно трещал. Какие-нибудь, я вычислил, совхозные бригадиры, трактористы, ударники труда. Несколько воровских, совершенно вохровских рож. “Братья по разуму!” – еле выдохнула Мария. “Земляки!” – поддержал я. Корявые, из арыка, без тени смущения, перли ордой по Прадо, не снимая шапок и шляп, выполняя обязательства по культурному обмену с Испанией. Но они же не виноваты. Как выдержали, как выкормили их, так и пошли. В арбах, не давая денег. Нечего есть. Как Бог послал.

Медленно и тяжело, повинуясь команде, переходили от картины к картине. Пузатые, в тюбетейках, несколько ужасных баб в сапогах, в шароварах из-под юбки, росомахой, пропеченные солнцем, терпеливые старики, разминая набухшие, не прикасавшиеся к книгам пальцы, важно прохаживались по залу, не смотря по сторонам.

– Быдло, – подумал я, не вникая, не вкладывая ничего дурного в слово “быдло”. Люди как люди. Ходят. Просто у них другие интересы. Россия – боль моя, мой позор, мой стыд! – могу ли от тебя оторваться, наконец?

Пожилая и слегка потрепанная молью испанка вела дивизию и что-то быстро-быстро, явно комкая, им говорила на тарабарском наречии. Русская при ней, испуганная проводница укорачивала курс прохождения по королевскому музею. Смотрители по залам фыркали в кулак и насмешливо провожали глазами передовой отряд потомков Тамерлана.

Помнится, еще матушка Екатерина Великая в письме Вольтеру сравнивала нашествие Пугачева с нашествием Тамерлана, и Пушкин это записал.