Прогульщик

Наконец, до Гоши дошло: надо рассказывать какую-нибудь историю. Лучше всего — страшную. В лагере их тоже рассказывали перед сном — про гробы, про скелеты. Гоша знает несколько таких историй, в лагере их называли страшилками. Рассказать? Рассказчику страшилок почему-то многое прощается. Гоша хорошо помнит то время, когда в лагере был Фимка. Он сильно заикался, этот Фимка. Но никто его не дразнил, не дергал, его терпеливо слушали в темной спальне. Никто лучше Фимки не мог рассказать про разрытую могилу, или про черный скелет, про мертвую руку, удушившую подземного принца. Нет, кажется, не подземного принца, а его прекрасную невесту.

Рассказать в свой первый интернатский вечер про подземного принца? Нет, сегодня Гоша не станет рассказывать. Не хочет он подлаживаться к Вове Климову.

— Очень надо, — безразличным тоном сказал Гоша. — Маленькие, что ли?

И ткнул кулаком в подушку. Пусть все поймут: он вовсе не стремится им понравиться. Он будет сейчас сладко спать на своей хорошо взбитой подушке.

— Ладно, Вова, с новеньким все ясно, — подал голос из угла квадратный Денис Крысятников. — Давай, Хватов, про черную простыню, мою самую любимую.

Слава Хватов сел на кровати, как пенек. Обхватил крепко коленки, завернулся потуже в одеяло и начал замогильным голосом:

— Мать пошла в магазин и сказала своим детям: «Сынок, радио не включай. А ты, дочка, не играй на пианино!» Она ушла в магазин, а они не послушались свою маму.

Тягучий голос Славы Хватова в темноте казался особенно привязчивым, его невозможно было не слушать, он как будто завораживал. И было жутко, хотя пока ничего страшного в рассказе не произошло. Гоша впервые слышал эту страшилку про пианино и про радио. В окно чуть светил фонарь со двора, он покачивался на ветру. От этого прыгающего света было не по себе. Все теперь сидели на кроватях, свесив ноги. Только один Гоша упрямо лежал и продолжал притворяться, что ему неинтересно. Его, впрочем, никто не замечал, о нем забыли. А он, конечно, слушал страшилку. И было ему, как и всем, страшно и отчего-то сладко.

А Слава Хватов надолго замолчал. Для полного ужаса нужна была пауза.

— Ну? Ну? Хватов! — не вытерпел самый маленький — Женька Палшков.

Климов тоже подгонял:

— Не тяни, Хватов, давай дальше!

— Не мешай, Климов. Помалкивай. — Слава Хватов цыкнул нормальным, вовсе не замогильным голосом. Он сейчас был главнее всех, главнее Климова. И каждому это было понятно. Слава еще немного помолчал, помучил всех. Нетерпение достигло высшего предела. Потом зазвучал тягучий голос:

— Дети не послушались. Включили радио и стали играть на пианино.

Гоша и сам не заметил, как сел и вытянул шею в направлении Славиной кровати. Так тихо было в спальне. Прошелестели по коридору мягкие тапки — это ночная дежурная Валентина Петровна ходит мимо спален, прислушивается к тишине. Спокойно ли спят дети? Вот она задержала шаги у двери, постояла немного и пошла дальше. В спальне девочек хихикали, Валентина Петровна открыла там дверь и стала наводить порядок.

— Мальчики ведут себя гораздо лучше вас! Стыдно!

Хватов продолжал тягуче:

— Они включили радио и стали играть на пианино.

У Гоши по спине бежали мурашки. От одного голоса. Теперь они бежали и по локтям, и по ногам. Нет, в лагере никто так не рассказывал. Далеко было Фимке до Хватова. И так заунывно говорить Фимка не умел.

— Все было кончено, — выл Хватов. — Что теперь станет с этими несчастными детьми?

Никто не дышал.

Славкин голос стал тихим-тихим. Если бы он даже шептал, его все равно бы все слышали. Напряжение было таким, что, казалось, электрический ток проходит по кроватям.

— И вдруг в это самое время по радио передают: «Девочка и мальчик! Девочка и мальчик! Немедленно выключите радио! Перестаньте играть на пианино!» — Здесь Слава опять сделал долгую паузу. Гоша со страха закрыл ладонями лицо. Сейчас произойдет что-то ужасное. В накаленном безмолвии Слава Хватов вдруг резко и пронзительно крикнул: «Черная простыня летит по городу!!!»

Даже не так, а каждое слово он выкрикнул отдельно: «Черная! Простыня! Летит! Над городом!»

Этот выкрик был так ужасен! Медленное бормотание, совсем тихое, и вдруг, как с обрыва, крик.

Гоша затрясся и зажал ладонью рот, чтобы не заорать.

Никому в голову не приходило, почему простыня? Почему черная? Почему она летит? Все было непонятно. Тайна и ужас. Кто-то завопил: «Ой, мама!» Вова Климов пополз под кроватями, срывая с мальчишек одеяла. Неужели Климов не боялся? Конечно, боялся. Но кто-то от страха пищит. Кто-то молчит, сжимает зубы. А вот Климов от страха хочет всех еще больше напугать.

Все пришли в большое волнение. Стали прыгать по кроватям. Денис Крысятников кричал:

— Женя! Палшков! У тебя в ногах кто-то шевелится!

Женя, самый маленький, заверещал совсем уж диким голосом.

Тут вбежала Валентина Петровна. Она резко включила свет, гневом пылало ее лицо.

— Совесть есть? Туалет мыть захотели?

Все до одного мирно лежали на своих местах, положив руки под щеку. Только Гоша Нечушкин сидел на кровати и тупо глядел на ночную дежурную.

Вот тут Вова Климов и сказал сонным голосом: