Пройдя много миль

Нам начали попадаться покинутые автомобили, не выдержавшие переезда. Большинство из них представляло собой бесформенную груду бесцветного лома - все полезные части с которых были сорваны другими путешественниками. Хотя трижды нам попадались автомобили в хорошем состоянии, с запасками, сидениями и стеклами. Они были плотно закрыты, как будто хозяева припарковали их несколько минут назад, прежде чем исчезнуть. Как раз к 10:30 мы подъехали к одной из таких машин, к Рено-Дофину, сидящему в нескольких ярдах от голого дорожного столба. Остановившись, собираясь порыться в машине в поисках чего-нибудь полезного, мы вскоре увидели, что ничего ценного на ней не осталось за исключением шин, но мы были слишком измучены, чтобы решиться их забрать.

Мы заскочили обратно в свой транспорт, спасаясь от палящих прямых лучей, находящегося над нашими головами солнца, и сорвались с места. Однако спустя несколько минут Фольксваген выпустил клуб пара и замер. Топливный бак Ровера тоже перегрелся, и двигатель заглох как раз в тот момент, когда мы настигли грузовик. У нас не осталось шансов. Нам пришлось остаться там на день.

Пытка под открытым небом

К 11 часам утра на термометре читалось 110, и воздух был уже невероятно душным. Джефф перетащил полную канистру воды из багажника Ровера в салон, положив ее между сидениями. Теперь, когда автомобиль больше не двигался, облегчение от обдуваемых потоков воздуха прекратилось. Дыхание стало затрудненным, беседа усилием, которого лучше было избегать. Потоки пота струились по нашим лицам, смешиваясь с мокрым зловонием наших футболок, и капали на сидения, на которых мы растянулись, лишенные сил после 30 часов, проведенных без сна. За пределами этого бесшумного золотого ада, как заключенные безжалостной ярости, стояли два маленьких автомобиля, представляющие собой единственную жизнь в сердце чистилища.

Ртуть начала раскалывать стеклянную колбу термометра. К полудню температура достигла 120° и продолжала расти, словно желая растворить бездвижные фигуры в безмолвных машинах. Единственным движением было слабое позвякива-ние бутылок с водой, вызывающее ненасытную жажду, которая жгла горло и раздувала язык, остающийся толстым и резиновым независимо от того, сколько бы мы не пили.

Исключительная тишина палящего безмолвия была монотонным удушьем, заполняющим напряженные легкие. Мы все были измучены и галлюцинировали, но спать было невозможно. Движение стало немыслимым. Само дыхание и глотание воды отбирало массу сил. А температура все еще продолжала ползти.

В 1:20 ползущая красная линия прекратила подыматься и остановилась на отметке 130° прожигающей пекущей ужасающей жары. Желтый песок превратился в ослепительно белый, всюду отражающийся бликами. Единственное облегчение можно было найти в уставившемся взгляде и запрокидывании головы, наподобие тряпичной куклы. Минуты не проходили, часы длились вечно. Жажда была нестерпимой; кварта воды исчезла в трех спазматических глотках, и несколько минут спустя они были такими же сухими; глотание напоминало удушье. Накал температуры был невероятным, невозможным и нестерпимым. Это было непередаваемое чувство застревания в центре ничего бездвижного и страдающего, с единственным присутствием солнца над головой и песка, исчезающего вдали по всем направлениям.

Агония отступает

Наконец, худшее было позади. К 2 часам по полудню ртуть начала свое медленное снижение, и в 4:30 она упала до отметки ПО впервые за почти семь часов. Мы были абсолютно обессилены и чувствовали только туманное изумление, что существующий порядок, наконец, изменился.

Наши 40 литров воды сократились до 10, и в остальных канистрах оставалось не многим больше. Мы все выглядели изможденными и слегка оглушенными, по мере того, как соскребали себя со своих мест, заводили машины и трогались дальше. Мы были как раз на полпути к Борджи-Переза и вне расписания. Мы понимали, что у нас будут серьезные неприятности, если мы не доберемся туда до наступления жары следующего дня.

Наш дух оживает

Изможденное раздвоенное состояние, в котором мы были до того, как жара остановила нас на нашем пути, изменилось только слегка, как бы там ни было, но с движением нашей машины и понижением температуры в два раза наше упадочническое состояние постепенно вылилось в усталое возбуждение. Наш дух постепенно подымался. Когда с нами поравнялся Фольксваген Джозеф и Ганс восседали на крыше, одетые в старые спортивные шлемы, и взирали на мир, как два крутых исследователя, потерявшие своих верблюдов.

У Ганса имелся бинокль, в который он изучал горизонт, когда он отнял его от глаз и показал на точку, виднеющуюся вдалеке, и указывающую на необходимость остановки. Точка медленно обретала форму, пока не превратилась в фургон, наподобие Фольксвагена, застрявший как раз в четверти мили от столба. Мы прикинули и решили остановиться рядом. Наши немцы выпрыгнули еще до того, как заглох мотор, пытаясь открыть запертые двери и добыть сидения и мотор.