Проигравшему достается жизнь

– Согласие на операцию. И договор. Мы предоставляем вам следующие услуги… Здесь все написано, читайте.

Рина пробежала глазами текст, не вникая в суть. Она так волновалась, что листок в руке подрагивал, строчки в глазах расплывались. Взяла ручку и, не глядя, подмахнула. Протянула договор медсестре:

– Вот.

– Проходите, пожалуйста, в кассу, – еще слаще сказала та. – Оплачивайте услуги.

Через час Рина уже лежала на операционном столе. До нее отсюда вывезли каталку с неподвижно лежащей на ней брюнеткой. Стало так страшно, что язык присох к гортани, Рина даже начала заикаться.

– Я н-н-… н-не могу…

Дородная женщина с усиками над верхней губой обняла ее за плечи и повела к столу, над которым висела страшная многоглазая лампа.

– Как зовут?

– Р-р-р… ина…

– Рина? Ох, какая худышка! – женщина по-матерински прижала ее к себе. – Ну, не волнуйся. Наркоз сейчас дают хороший, ты крепко уснешь, будешь видеть сладкие сны, а проснешься еще краше. Ну, ложись.

И вот она на столе. Женщина с усиками перетянула предплечье жгутом и теперь поглаживает ее тонкую руку, ища вену.

– Глубокие, и, похоже, плавающие… Кулачком поработай…

Рина покорно сжала и разжала кулак.

– Что там, Ольга Федоровна?

– Да вены у нее тоненькие… Никак не поймаю…

– Колите уже! – взмолилась Рина.

– Да куда ж колоть?

– А в ногу, Ольга Федоровна?

– Сейчас… Вот она…

На лицо Рины легла кислородная маска.

– Дыши, – раздался над головой мужской голос.

Рина глубоко вздохнула, раз, другой и… провалилась.

Очнулась она, когда рядом раздалось:

– Ну вот и все… А ты боялась…

Потом она почувствовала боль. К ней Рина не была готова. Почему никто не сказал, что будет так больно?

– По-мо-ги… те…

– Что? Что такое?

– Болит… – с трудом выговорила она.

– Ну, потерпи. Я же сказал: поболит…

Георгий Рубенович.

– Операция прошла успешно, скоро дам тебе возможность полюбоваться новой грудью. А сейчас спи. Наркоз будет отходить примерно час. Потерпи, девочка.

Ее ввезли в палату и бережно стали перекладывать с каталки на кровать.

– Ну вот, Валечка, а ты боялась… Наркоз отойдет, дашь ей антибиотики, сразу четыре таблетки. Инфекция нам сейчас не нужна. Идем, я дам тебе назначение…

Так плохо Рине не было еще ни разу в ее коротенькой жизни, даже когда она болела сильнейшей простудой и лежала дома с высокой температурой. Сейчас ее словно в стиральной машинке прокрутили, а потом включился другой режим: отжим. Мелкая беспрерывная дрожь сменилась ломотой во всем теле и каким-то неприятным одеревенением рук и ног. Ей было плохо. Грудь невыносимо болела.

Через час пришла медсестра, протянула таблетки:

– Это надо выпить.

Рина послушно выпила. Потом она почувствовала, что становится трудно дышать. Одеревенение сменилось слабостью. Сказать она ничего не успела, но увидевшая ее лицо с посиневшими губами медсестра вдруг закричала:

– Георгий Рубенович!!! О Господи! Идите сюда!!!

Того, что произошло дальше, не ожидал никто, и готовы к этому в клинике не были. Когда Рина потеряла сознание, в ее палате были Георгий Рубенович, врач-анестезиолог Ольга Федоровна, две медсестры…

– Пульс не прощупывается! – отчаянно закричала Валечка.

– Давление… давление падает! Георгий Рубенович! – беспомощно сказала Ольга Федоровна. – Что делать?

– Она ж умирает!

– В реанимацию, быстро!

И вновь Рина летела на каталке по больничному коридору. В клинике началась паника.

– Не понимаю, что происходит… – Георгий Рубенович беспомощно развел руками. – Подключайте ее к аппаратуре, быстро! Валя, что ты сделала?

– Я… Господи… – всхлипнула медсестра. – Я просто дала ей таблетки… Как вы сказали… И она начала задыхаться…

– Да у нее же анафилактический шок! – охнула Ольга Федоровна. – Сильнейшая аллергия на антибиотики!

– Но она сказала: аспирин…

– Да какой к черту аспирин! Адреналин! Быстро! – страшно закричал Георгий Рубенович.

– Давление падает…

– Пульс… она умирает…

Валя, дрожащими руками стала набирать лекарство в шприц.

– Что ты копаешься?! – закричал Георгий Рубенович.

– Сейчас…

Медсестра наконец набрала лекарство.

– Коли!

– Куда?

– В сердце! Дай сюда!

– Давление падает…

– Она почти не дышит…

– Поздно…

– Молчать!!!

… Через мучительных пять минут:

– Дыхание есть, Георгий Рубенович…

– Пульс… пульс есть… нитевидный…

– Это кома.

– По крайней мере, жива…

– Жива… Валя… У меня в кабинете коньяк… Принеси… А грудь получилась красивая… – невпопад сказал Георгий Рубенович и дрожащей рукой вытер пот со лба. – Все понятно: у нее аллергия на антибиотики, а мы дали дозу, слону впору. Но кто ж знал?

– Почему же она не сказала? – беспомощно развела руками Ольга Федоровна. Усики над ее верхней губой тоже были мокрые.

– Ты меня спрашиваешь? Да и какая теперь разница? Все уже случилось.

– Надо бы родственникам сказать…

– Подумать надо, как сказать и что. Ты соображаешь, Ольга, чем нам это грозит?

– Лицензию отберут?

– Хорошо, если только лицензию… Как бы за решеткой не оказаться. Дежурить здесь постоянно, следить за ее состоянием. Будет падать давление – сказать мне немедленно. Если очнется – тоже сказать. Но это вряд ли, – с сожалением добавил Георгий Рубенович.