Проигравший из-за любви

А ее отец, который обошелся с ней так жестоко! Даже о нем простодушная Лу не могла думать без острого чувства сожаления. Любовь к нему неожиданно вернулась к ней в этот прощальный миг, она вспомнила дни, когда ее беззаботный отец был всем для нее, когда его присутствие означало жизнь и движение, а его отсутствие — холод пустоты, когда он пел своим густым баритоном отрывки из итальянских опер, когда наблюдать за ним во время рисования, пропитывания холстов и лакировки снимков, происходящих за его грязным столом с валяющимися на нем бутылками и тряпками, было главным удовольствием в ее жизни. Тогда не было еще Уолтера и отец казался ей самым умным, прекрасным, очаровательным человеком в мире. Конечно, бывало, что атмосфера в доме становилась словно наэлектризованной. В той, более чем скромной гостиной становилось шумно, раздавались упреки, взаимные обвинения матери и сына, бранные слова, отвратительные эпитеты. Но даже это не могло настроить сердце Лу против отца. Она часто пряталась куда-либо, когда замечания бабушки становились особенно колкими, она стояла рядом с отцом и парировала нападения миссис Гарнер.

Но сейчас со всем этим было покончено. Она могла больше никогда не увидеть своего отца, никогда больше не сидеть у камина, штопая рваные носки Джарреда и слушая слова мудрости, срывающиеся с его губ между затяжками крепким табаком. Как часто она выходила на грязную улицу, когда шел дождь, чтобы купить ему пиво или табак, вовсе не считая такую услугу чем-то унизительным! Какое удовольствие она получала, когда он был доволен ужином и говорил ей несколько одобрительных слов по этому поводу.

Сейчас всего этого не было. Стоя на палубе и глядя через широкую реку в сторону Грэйвсенда с зелеными холмами на заднем плане, она то и дело мысленно обращала свой взор на гостиную в доме на Войси-стрит, и эта картина родного дома уходила от нее навсегда, думала девушка. Она смотрела на тот свой дом не как на серую реалию, а как на красочный образ, возникший из печали.

Лу спустилась в каюту, для молодых женщин и села за одним из узких столов для того, чтобы написать письмо на листке бумаги, одолженном у одной из молодых эмигранток. Жалкий скарб Лу, к сожалению, не включал письменных принадлежностей.

Она написала отцу короткое письмо, исполненное чувств. Говоря ему о том, что он сделал большую ошибку, закрыв перед ней дверь, она прощала ему эту жестокость и сообщала о том, куда она собирается поехать.

«Мистер Лейбэн воплощал в себе все, что мы называли добротой и благородством, — писала она, — он пытался сделать из меня леди, когда посылал меня учиться в пансион. Но наш домашний легкомысленный образ жизни сделал невозможным мое пребывание там, и я подумала, что для меня было бы гораздо лучше уехать в Австралию и начать свою жизнь, как это сделала моя тетя Мэри, о которой вы так редко говорите, чем просто выбрасывать деньги мистера Лейбэна, оставаясь там, где я была совсем ничтожна. Не сердись на меня, отец, за то, что я выбираю свою дорогу в жизни и не спрашиваю при этом твоего или бабушкиного совета. Когда ты закрыл передо мною дверь той ночью, я почувствовала, что осталась совсем одна в мире.

Я всегда буду вспоминать тебя с любовью и сожалеть об этом расставании. Скажи бабушке, что я прощаю ее за все те обидные слова, которые она мне сказала. Я буду вспоминать о ее доброте. Прощайте. Прощайте».

Слезы сделали почерк в конце письма почти неразборчивым. Лу держала голову низко над письмом, чтобы счастливые эмигранты не смогли увидеть ее слабость. Она вышла со своим письмом на палубу, где беспорядок и путаница были чрезвычайно сильными, особенно у открытых люков трюма, куда опускали различного рода запасы, здесь, наверху, Лу обнаружила мистера Свона, который с радостью пообещал отправить ее письмо, как только окажется на берегу.

Был полдень. «Земля обетованная» все еще стояла в Грэйвсенде, готовая ранним завтрашним утром отправиться в плавание.