Происхождение человека и половой отбор

Могущественная эмоция сочувствия [симпатии] совершенно отлична от чувства любви. Мать может страстно любить своего спящего ребенка, но вряд ли можно сказать о ней, что она в это время испытывает сочувствие к ребенку. Любовь хозяина к своей собаке отличается от сочувствия точно так же, как и любовь собаки к хозяину. Адам Смит утверждал в прежнее время, а мистер Бэн в новейшее, что основа сочувствия лежит в наших ярких воспоминаниях о прошлых наслаждениях или страданиях. Поэтому «вид другого человека, терпящего голод, холод, усталость, пробуждает в нас воспоминание о подобных же состояниях, которые мучительны даже как отвлеченное представление». Отсюда, мы стремимся облегчить страдания других, чтобы избавиться тем самым от собственного тяжелого чувства. Те же мотивы заставляют нас принимать участие в радостях других людей.[254] Но я не знаю, как с этой точки зрения объяснить то, что мы принимаем неизмеримо сильнейшее участие в человеке, которого любим, чем в том, к которому равнодушны. Между тем, одного вида страдания, независимо от любви, должно было бы быть достаточно, чтобы вызвать в нашей памяти живые воспоминания и ассоциации. Объяснение заключается, может быть, в том факте, что у всех животных чувства симпатии направлены исключительно на членов одного и того же сообщества, следовательно, на более знакомых и более или менее любимых особей, но не на всех индивидуумов того же вида. Факт этот нисколько не поразительнее того, что животные боятся лишь некоторых особых врагов своих. Виды не общественные, как, например, лев или тигр, чувствуют сострадание при виде мучений своих молодых, но равнодушны ко всем другим животным. У людей эгоизм, опыт и подражание, вероятно, усиливают, как заметил мистер Бэн, чувство симпатии. Нас заставляет помогать другим надежда, что нам отплатят тем же. Далее, нет сомнения, что симпатия усиливается под влиянием привычки. Но каково бы ни было происхождение этого сложного чувства, оно должно было усилиться путем естественного отбора, потому что представляет громадную важность для всех тех животных, которые помогают друг другу и защищают одно другое. В самом деле, те сообщества, которые имели наибольшее число сочувствующих друг другу членов, должны были процветать и оставлять после себя большее число потомков. Во многих случаях невозможно, однако, решить, были ли известные общественные инстинкты приобретены путем естественного отбора, или же явились косвенным продуктом других инстинктов и способностей, например, сочувствия, рассудка, опыта и стремления к подражанию, или, наконец, они были простым результатом долговременной привычки. Столь замечательный инстинкт, как назначение часовых для предостережения общества от опасности, едва ли мог произойти из какой-либо другой способности; он, стало быть, был приобретен непосредственно. С другой стороны, привычка самцов некоторых общественных животных защищать общество или нападать на неприятеля и на добычу соединенными силами произошла, может быть, из взаимного участия; но храбрость и в большинстве случаев сила должны были быть приобретены раньше и всего вероятнее путем естественного отбора. Из многочисленных инстинктов и привычек одни гораздо сильнее других, то есть некоторые доставляют или больше наслаждения при удовлетворении, или больше неудовольствия при подавлении их, чем другие, или же, что не менее важно, животные следуют им в силу преобладающего наследственного стремления, независимо от чувства наслаждения или страдания. Мы из собственного опыта знаем, что от иных привычек гораздо труднее отделаться или исправиться, чем от других. Отсюда у животных должна часто возникать борьба между различными инстинктами или между каким-либо инстинктом и усвоенной привычкой. Так, например, когда собака бросается за зайцем и, услыхав приказание вернуться, останавливается, колеблется и снова пускается преследовать или же возвращается пристыженная к хозяину; или, когда в собаке борется любовь к ее щенкам с привязанностью к хозяину, она уходит от него к ним, точно стыдясь, что оставляет его. Но наиболее любопытный из известных мне примеров борьбы между инстинктами есть подавление материнского инстинкта инстинктом миграции. Последний инстинкт удивительно силен; когда настает время перелета, птицы, заключенные в клетку, бьются грудью о решетку, пока не вытрут всех перьев на груди и не разобьют ее в кровь. Молодые лососи выскакивают из пресной воды, где они могли бы продолжать жить, и совершают таким образом невольное самоубийство. Всем известно, как силен материнский инстинкт, заставляющий даже робких птиц идти навстречу большим опасностям, — хотя, правда, с некоторым колебанием и борьбой против инстинкта самосохранения, — и несмотря на это перелетный инстинкт так силен, что поздней осенью ласточки и стрижи часто покидают своих птенцов, оставляя их в гнездах на произвол мучительной смерти.[255] Мы можем заметить, что если какое-либо инстинктивное побуждение оказывается более полезным для вида, чем другой, противоположный ему инстинкт, то оно со временем возьмет верх над последним путем естественного отбора, так как животные, у которых оно сильнее развито, должны пережить остальных и сохраниться в большем числе. Может ли это правило быть применено к случаю материнского инстинкта по его отношению к перелетному инстинкту, мне кажется сомнительным. Большое постоянство или продолжительное влияние последнего в течение целых дней в известное время года в состоянии, может быть, придать ему на некоторый срок преобладающую силу.