Происхождение фашизма

Последней надеждой германской реакции оставалась военная диктатура. Капп и его окружение умоляли Людендорфа создать военное правительство с неограниченной властью. Однако негласный диктатор в тот момент, когда фронт рухнул и нужно было нести ответственность за поражение Германии, предпочел ретироваться, предоставив «расхлебывать кашу» рейхстагу и кабинету министров. Впоследствии это даст ему возможность сочинить легенду об «ударе кинжалом в спину», который будто бы был нанесен победоносному войску революционерами и бездарными политиками.

Нарастание революционной ситуации усилило внутреннюю борьбу в правящем лагере по тактико-стратегическим вопросам. Наиболее дальновидные представители даже крайне правого лагеря начинают осознавать, что нельзя методом репрессий остановить революционный подъем масс. К мысли о необходимости компромисса с социал-демократическими и профсоюзными лидерами склоняется такой авторитетный магнат тяжелой индустрии, как Стиннес. 9 октября 1918 г. он официально вступает в переговоры с профсоюзами. Еще раньше этот путь избрали магнаты электротехнической промышленности — Ратенау и Сименс. Только самые твердолобые, вроде Кирдорфа и Гугенберга, никак не могли примириться с необходимостью социально-политического маневрирования. Однако поворот к более гибкому курсу был временной, продиктованной чрезвычайными обстоятельствами мерой, он носил чисто тактический характер. При первой же возможности монополистическая буржуазия возвратилась к жестким методам отстаивания своего классового господства.

На базе экстремистского консерватизма в Германии в годы войны ускоренным темпом развивался фашистский потенциал. Если он не был тогда реализован, то главным образом из-за мощной революционной волны, опрокинувшей кайзеровский режим, похоронившей планы создания военной диктатуры. Но этот потенциал не был ликвидирован во время буржуазно-демократической революции 1918–1919 гг. Более того, в результате разгрома революционных сил реакции удалось не только сохранить, но и преумножить его.

Первые всходы семена фашизма дали в Италии, первоначально остававшейся вне сферы военного конфликта. Для того чтобы втянуть ее в войну, реакционным фракциям верхов потребовался рычаг в виде массового внепарламентского движения. Часть правящей верхушки во главе с Д. Джолитти стояла на позициях нейтралитета, понимая, что участие в войне будет для страны непосильным бременем. Но сторонники вступления в войну во главе с А. Саландрой и С. Соннино пошли на сговор со странами Антанты, которые обещали Италии не только возвращение территорий, остававшихся под владычеством Австро-Венгрии, но и новые владения в Адриатике и бассейне Средиземного моря. К этому сводилось содержание секретного соглашения, подписанного в апреле 1915 г. в Лондоне.

Лагерь сторонников вступления в войну — интервенционистов, как их тогда называли, — объединял самые разношерстные элементы. Здесь были, конечно, националисты и футуристы, а также представители социалистов и синдикалистов. Синдикалисты искренне полагали, что участие Италии в войне должно ускорить революционный взрыв. Многих из них интервенционистами сделала непреодолимая тяга к «прямому действию», безудержный, не имеющий четкого социального направления активизм. Это толкало их на сближение с националистами. Интересно, что сами националисты — убежденные поклонники Германии — тем не менее присоединились к ее врагам.

В первый период войны они готовы были немедленно выступить на стороне центральных держав, с которыми Италия была связана тройственным союзом. Так, один из идеологов национализма — Л. Федерцони требовал отказаться от трусливого выжидания, от «позиции гиены»^{115}. Но после поражения немцев на Марне националисты меняют ориентацию. Сделать это для них было тем проще, что, с одной стороны, они вдохновлялись принципом «священного эгоизма» («Италия превыше всего»), а с другой — свойственный им голый динамизм, культ действия ради действия делал сам факт вступления в войну более важным по сравнению с вопросом, на чьей стороне воевать.

Интервенционизм в значительной степени был инспирирован и раздут сверху, наиболее агрессивными кругами итальянского империализма. Кульминации интервенционистское движение достигло в мае 1915 г., когда и решился вопрос о вступлении Италии в войну. Шумные манифестации, избиение противников, разгром редакций тех газет, которые занимали нейтралистские позиции, — все это крайне нагнетало обстановку, создавало иллюзию воинственного настроя масс. Между тем подавляющее большинство итальянцев войны не хотело. Об этом достаточно красноречиво свидетельствует признание человека, приложившего огромные усилия для того, чтобы втянуть Италию в войну. Находясь под арестом после переворота 25 июля 1943 г., дуче признавал, что народ не одобрял войну. Поскольку центром интервенционизма был Милан, то в народе сторонников вступления Италии в войну называли «миланцами». Чтобы избежать мести со стороны товарищей на фронте, солдаты-миланцы скрывали, что они родом из этого города^{116}.