Происхождение партократии

Секретариат ЦК стал таким идеальным, каким Сталин его хотел видеть с первых же дней своего прихода сюда: Генеральный секретарь — Сталин, второй секретарь (заместитель генсека) — Молотов, третий секретарь (по кадрам) — Лазарь Kaгaнович. Все три вошли в состав членов Оргбюро. Отныне вместо старой «тройки» — Зиновьев-Каменев-Сталин — вот эта новая «тройка» — Сталин-Молотов-Каганович — стала фактическим рулевым партии и государства.

Зиновьев и Каменев даже и не заметили, как они очутились вне власти. Сталин их совершенно не тронул. Он только сам вышел из «тройки», захватив с собою заодно и одну техническую «мелочь»: аппарат ЦК. При помощи этой «мелочи» Сталин очень скоро и безболезненно политически кастрировал Политбюро. Когда Зиновьев и Каменев это заметили, то выяснилось, что Сталин совершил над ними необратимую операцию.

Глава 25. НОВАЯ ОППОЗИЦИЯ ЗИНОВЬЕВА

После решения X съезда о запрещении оппозиционных фракций никто не осмеливался вести борьбу с партаппаратом путем организаций каких-либо групп единомышленников. Поэтому ни одна оппозиция, начиная с оппозиции Троцкого 1923 т., не создавалась сама — ее каждый раз искусственно создавал Сталин путем объявления деловых предложений партийных деятелей «антипартийным уклоном», коллективных заявлений — составлением «антипартийных фракций». Потом по логике вещей разыгрывалась борьба. «Новый курс» Троцкого был адресован членам партии, «заявление 46» — членам Политбюро. «Тройка», по инициативе Сталина, соединила их и объявила «левой оппозицией» на фракционных началах. Точно так же Сталин создает, как это мы увидим, «новую оппозицию» Зиновьева и «правую оппозицию» Бухарина. Даже названия всем оппозициям дает сам Сталин.

Современники рисуют Григория Евсеевича Зиновьева человеком крайне неуравновешенным, эмоциональным, заносчивым, паникером во время опасности, энтузиастом во время триумфа, а у власти — жестоким до бездушности. Пальма первенства по красному террору в первые годы после революции принадлежит не Ленину, не Сталину, а ему. То, что Дзержинский и его Чека делали во всероссийском масштабе, Зиновьев, опираясь на чекиста Урицкого, вершил в Петрограде, за что Урицкий должен был поплатиться жизнью летом 1918 г. То, что Ленин вместе с ЦК решал для всей партии, Зиновьев единолично решал для партийной организации Петрограда и северо-западных провинций. Временами он даже решал и за всю партию, подавая «инициативу» из первой столицы революции, как это мы видели во время профсоюзной дискуссии в 1920 г. Ведь и группу «Десяти» в этой дискуссии возглавлял номинально он, а не Ленин, что же касается Сталина, то он в группе «Десяти» числился как бы помощником Зиновьева по Москве.

Ленин не только простил ему его антиленинское поведение во время переворота и его постоянные колебания после победы в сторону создания правительства из всех советских партий (большевиков, эсеров, меньшевиков), но еще назначил его председателем Петроградского совета вместо Троцкого, а после создания Коминтерна (1919) — председателем его Исполкома. Для удобства Зиновьева Ленин даже согласился создать параллельную резиденцию Исполкома Коминтерна в Петрограде. Как политический стратег, Ленин умел использовать не только силы, но и слабости своих учеников. Он знал, что такими людьми, как Зиновьев и Сталин, движет бездонное честолюбие, помноженное на столь же бездонную жажду личной власти. Поэтому Ленин делился с ними властью, чтобы, во-первых, постоянно противопоставлять их Троцкому (которого по ошибке считал потенциальным соперником), что ему удалось, во-вторых, сделать их таким путем более подручными, что ему явно не удалось (см. главу «Заговор "тройки"»).

Но Сталина Ленин держал от себя на определенной дистанции и близко узнал его тоже только с 1917 г., тогда как Зиновьева считал своим человеком. Во время войны Ленин и Зиновьев издали совместно книгу «Против течения», причем на титульном листе имя Зиновьева стоит впереди имени Ленина. Трудно объяснить, за какие личные качества Ленин его ценил. Правда, в эмиграции, около десяти лет, Зиновьев — почти постоянный подручный Ленина как секретарь редакций его бесконечных эмигрантских изданий. Как публицист, Зиновьев скорее подмастерье, чем мастер, как аналитик он совершенно беспомощен, как оратора его признавали только «агитатором». Когда читаешь его речи и писания (а он вместе с Лениным и Троцким в начале двадцатых годов приступил к изданию своего «Собрания сочинений»), то не находишь в них не только никаких оригинальных идей или просто литературного блеска, но не находишь самого главного — не находишь объяснения, как такой заурядный литератор мог оказывать на Ленина и партию столь большое идеологическое влияние. Даже последнее и зрелое произведение Зиновьева — книгу «Ленинизм» (1925) американский профессор Даниэльс считает «невероятно скучной книгой» (R. V. Daniels, The Conscience of Revolution, Harvard University Press, 1960, p. 259).