Происхождение партократии

Троцкий понял, что он совершил ошибку, когда, поддавшись лести и комплиментам Сталина (см. его «Моя жизнь»), не потребовал от XII съезда исполнения этой воли Ленина, а, наоборот, голосовал за оставление Сталина, вопреки Ленину. Троцкий хотел исправить эту ошибку после XII съезда, но уже было поздно: Сталин успел осудить Троцкого еще до XIII съезда. Члены «тройки» — Зиновьев и Каменев — приняли в этом осуждении руководящее участие, но очень скоро, присмотревшись ближе к Сталину, они поняли, что совершили роковую ошибку, раскаялись в ней и хотели ее исправить на XIV съезде, но уже было поздно: Сталин сумел созвать такой съезд партии, который осудил самих Зиновьева, Каменева и единственную делегацию, их поддерживавшую, — Ленинградскую. Поэтому «объединенный блок» Троцкого, Зиновьева и Каменева 1926 года оказался запоздалой попыткой исправить непоправимое. Бухарин, Рыков, Томский и первый секретарь Московского обкома партии Угланов приняли руководящее участие в разоблачении и уничтожение «новой оппозиции» Зиновьева и Каменева, «объединенной оппозиции» Троцкого, Зиновьева, Каменева, но когда, присмотревшись поближе к Сталину, они поняли, что они совершили не менее роковую ошибку, чем в свое время зиновьевцы по отношению к троцкистам, то Бухарин побежал к бывшему уже в отставке Каменеву (июль 1928 г.) заключать «блок», однако уже было поздно: Сталин к этому времени владел монопольно аппаратом власти не только в центре, но и на местах. Поэтому осуждение «правой оппозиции» и объявление ее взглядов «несовместимыми с принадлежностью к партии» (апрельский пленум ЦК 1929 г.) для Сталина было только вопросом организационно-технической формальности. Вот почему так легко ноябрьский пленум ЦК того же года исключил Бухарина из Политбюро (Рыков и Томский были исключены в 1930 г.).

В эпоху Сталина изменился даже критерий истины. Истина стала насквозь «диалектичной»: что вчера было истиной, сегодня может оказаться ложью; что сегодня ложь, завтра может превратиться вновь в истину. У Гегеля было «все сущее — истинно, все истинное — сущее». К Сталину можно было пробраться, а пробравшись, удержаться в его окружении, если вы владелец этой гегелевской истины, плюс еще одно малопопулярное, но тоже сугубо «диалектическое» качество: любить Сталина больше истины.

Вот эти законы сталинской «диалектики» сталинцы усвоили окончательно именно во время борьбы с «правой оппозицией» Бухарина в 1928–1930 гг. Они усвоили и другое правило Сталина, которому он их учил на XII съезде: «В политике нельзя пересаливать, но нельзя и недосаливать»! Ученики несомненно «пересаливали», когда они требовали сразу исключить из ЦК Бухарина, который в глазах широких партийных масс все еще являлся «законным любимцем и ценнейшим и крупнейшим теоретиком партии», как Ленин аттестовал его в «Завещании». Такого нельзя сразу выбрасывать без ущерба для себя самого — такого надо правильной и изнурительной осадой довести до безнадежного отчаяния, а там он сам сдастся и поднимет руки. Тогда в его уста вы можете вложить такую ужасную исповедь великого грешника, что теперь даже вы и сами не осмелитесь отпустить ему грехи под крики возмущенной партийной толпы: никакой жалости — заклеймить предателя, сжечь еретика!

Такую атмосферу вокруг правых лидеров Сталин сумел создать только на XVI съезде партии (1930). Один за другим Бухарин, Рыков, Томский выходят на трибуну съезда и каются в ошибках, которых они не сделали, в преступлениях, которые они не совершили. Более этого — они поют дифирамбы «гениальному Сталину» и его не менее «гениальной политике» (впрочем, то же делают на съезде и Зиновьев с Каменевым). Политику, которую они в свое время предлагали партии, они считают теперь гибельной для страны, свою критику линии и практики Сталина они признают правооппортунистической, предательской, самих себя они объявляют идеологами реставрации капитализма в СССР! Трудно себе представить большей глубины падения для людей, которые проделали три революции, не раз смотрели в лицо смерти в поисках социальной правды, а Сталина считали высшим и наиболее аморальным сосредоточением всех социальных мерзостей, — чем это публичное, унизительное самобичевание.