Происхождение романа.

Таким образом, результатом рационалистического анализа является как будто бы полный пессимизм. Мироощущение писателей типа Ларошфуко представляет собою своего рода переходную ступень от рационализма классицистического к рационализму Просвещения; развенчивая идеалы первого, они не обретают идеалов, вдохновлявших Монтескье или Дидро. И дело здесь даже не в «исторической незрелости», на которую часто и весьма бездумно любят ссылаться. Писатели типа Ларошфуко в самом деле являются предшественниками просветителей, но только в смысле «расчистки почвы». В то же время они принципиально отличаются от просветителей XVIII века уже хотя бы в силу своего глубокого аристократизма.

И это очень существенный момент. Герцог Ларошфуко в молодости выступает как один из виднейших рыцарей Фронды; графиня Лафайет начинает свою литературную деятельность в салоне Рамбулье, и первые ее произведения — типичные прециозные повести «Принцесса Монпасье» (1662) и «Заида» (1665, опубл. 1670); «Принцесса Клевская» (1678) — это уже как бы явление другой художественной эпохи[124]. Но это новаторство не означает отказа от аристократизма; даже критика абсолютистской государственности ведется здесь, говоря упрощенно, «справа», а не «слева», как это было в плутовском романе. И все же Ларошфуко и Лафайет, восприняв художественные открытия классицизма, делают шаг вперед; их творчество имеет неоценимое значение для романа XVIII века.

К сожалению, у нас есть немало исследователей, которые считают, что марксистская методология безусловно подразумевает отрицание какой-либо ценности всех и всяких аристократических тенденций в эпоху крушения феодализма. Сами Маркс и Энгельс, однако, многократно высказывали совершенно иное мнение — особенно касательно развития идей в XVII веке. Так, например, Энгельс писал, что материализм в XVII веке оставался «аристократическим учением для избранных, и поэтому материализм был ненавистен буржуазии...»[125]. То же самое говорят Маркс и Энгельс о «философии наслаждения», которая становится «настоящей философией... у ..писателей революционной буржуазии, которые ... по своему образованию и образу жизни были причастны к придворным кругам...», но еще ранее возникает в среде аристократии в форме «непосредственного наивного жизнепонимания, получившего свое выражение в мемуарах, стихах, романах и т. д.»[126].

Точно так же именно аристократическое литературное направление, которое, отталкиваясь от прециознои литературы, вместе с тем как бы перешагнуло через классицизм, совершает одно из самых существенных художественных открытий, благодаря которому Франция становится родиной психологического романа, как ранее Испания стала родиной романа плутовского.

В плутовском романе все поглощено материальной, фактической борьбой за существование. Изображение сложной психической жизни было бы здесь, в частности, просто неправдоподобным. Не только идеи «аристократического» материализма, но и вообще всякое самодовлеющее размышление, рефлексия остаются пока уделом избранных, аристократии. Ларошфуко назвал свою книгу «Reflexions»; такого жанра не было и не могло быть у Сореля, Скаррона, Фюретьера. Но время идет, и через семьдесят лет после «Принцессы Клевской» в Англии будет написана «Кларисса Гарлоу» Ричардсона, где аналогичная психологическая ситуация, изображенная еще более крупным планом, развертывается в жизни среднего сословия.

3. «Принцесса Клевская» — первый психологический роман.

Но обратимся к «Принцессе Клевской» — этому первому психологическому роману. Действие отнесено здесь в середину XVI века, однако это уже вовсе не то героизирующее переодевание современников в поэтические костюмы прошлого, которое столь характерно для классицистической литературы. Лафайет, без сомнения, пишет о придворной жизни XVI века лишь потому, что по многим причинам было бы невозможно говорить о современном дворе. В то же время ее герои отнюдь не предстают в поэтическом ореоле — это реальные, нисколько не «переодетые» аристократы ее времени.

Героиня романа — шестнадцатилетняя красавица, одна из самых знатных и богатых невест Франции. Верная обычаю, она сразу соглашается на «брачный контракт» с влюбившимся в нее блестящим принцем Клевским, хотя даже сам принц «хорошо видел, как далека она была от тех чувств, которые могли бы его осчастливить, ибо она, казалось, не имела даже о них представления»[127]. Сердце ее «оставалось нетронутым». Но за день до свадьбы она мгновенно и безгранично полюбила встреченного ею на балу герцога Немурского.

Начинается напряженное, полное настоящих столкновений и взрывов психологическое действие, хотя внешне оно выражается большей частью в незначительных мелочах, в почти не замечаемых окружающими «событиях» — жестах волнения, притворных болезнях, которые мешают принцессе посещать придворные торжества, поездке в деревню и т. д.