Происхождение романа.

Маркс и Энгельс подчеркивали, что большие массы людей высвобождались из феодальной системы задолго до буржуазных революций, причем «освобождались не как класс, а поодиночке» (т. 3, стр. 77 — 78, курсив мой. — В. К.) — в отличие, например, от освобождения пролетариата от гнета капитализма, которое может быть лишь классовым, всеобщим освобождением. Это своеобразие процесса распада феодализма и порождает массовое бродяжничество. Энгельс очень точно заметил, что «вследствие разложения феодализма в обществе, где каждая профессия, каждая сфера жизни была еще ограждена бесчисленными привилегиями, значительно увеличилась масса людей, лишенных определенной профессии и постоянного места жительства» (т. 7, стр. 354). Иначе говоря, человек, выброшенный из своей феодальной корпорации, уже вообще не мог найти себе места, пристанища именно потому, что вокруг существовали еще только феодальные ячейки, которые состояли из веками принадлежащих к ним семей и не впускали в себя чужаков. Оторвавшийся по тем или иным причинам от своей ячейки человек оказывался вне общества, вне закона, и так возникали в этот период поразительные фигуры «бродячих королей-нищих, побирающихся ландскнехтов и всякого рода авантюристов»[80].

Массовое бродяжничество, превращение значительной части людей в стоящих «вне закона» скитальцев предстает как всеобщая и — если исходить из проблемы соотношения личности и общества — одна из наиболее существенных тенденций европейской жизни XVI — XVII веков. Бытие и сознание людей, остающихся вплоть до полного разрушения феодализма в своих корпорациях, в ульях, где они родились, изменяется крайне медленно и частично. Развитие нового сосредоточивается именно в оторвавшихся, странствующих по жизни людях.

Это историческое бродяжничество представляет собой совершенно особенное явление; так, схожие процессы в последние столетия Римской империи выступают как чисто внешняя аналогия, ибо там они означают и конец всего, между тем как здесь являются началом, истоком целого исторического мира, новой общественно-экономической формации, для создания которой как раз и необходимо было разрушение всех сословных, кастовых, общинных, родовых и прочих «естественных» связей между отдельными людьми, превращение последних в обособленных, связанных лишь частным интересом индивидов. Только после этого складывается новый тип всеобщих, всеохватывающих связей, которые соединяют отдельного человека со всем громадным общественным целым (ибо ранее, будучи неотделимым членом одной ограниченной корпорации, индивид как раз отделен от целого мира).

Итак, повсеместное бродяжничество было как бы горнилом, в котором выплавлялись и совершенно новый человеческий тип и столь же небывалые отношения индивида и целого. Судьбы людей, оторвавшихся от общественной системы, не могли не вызывать самого острого и все усиливающегося интереса и неизбежно становились объектом искусства. Это достаточно рельефно выразилось, например, в живописи конца XVI — XVII веков (нищие мальчики Мурильо, «Блудный сын» Рембрандта, «Игра с шулером» Валантена, бродяги фламандских мастеров жанра и т. д.). Однако подлинной стихией этих новых человеческих типов было непрерывное движение, изменчивость обличий и положений; поэтому глубоко и полно отразить их существо могло лишь движущееся полотно повествования.

Естественно предположить, что имеющее столь далеко идущий общественный смысл бродяжничество значительной части людей в Испании, Франции, Англии, Германии XVI — XVII веков должно было породить мощные отзвуки в литературе. И в самом деле, мы находим целое литературное направление, вырастающее на этой почве, — так называемый плутовской роман, интенсивно развивающийся с конца XVI до середины XVIII века. За этот период были созданы десятки произведений, вызвавших острый интерес в широких читательских кругах[81].