Парадокс состоит вот в чем: с одной стороны — глубокая, не знающая себе равных привязанность к Эрец-Исраэль, которая, можно сказать, определила самосознание еврейского народа настолько, что без нее евреи превратились бы в чисто религиозную группировку, не ощущающую себя нацией. С другой стороны, эта привязанность не находила выражения в массовом общественном движении, способном изменить ход истории в том, что касается заселения Эрец-Исраэль. Лишь возникновение современного сионизма привело в действие этот потенциал, превратило надежды в действительность, а Страну Израиля — в реальный, а не идеально-утопический центр еврейского народа.
Если это так, историк обязан задаться вопросом: почему это движение (сионизм) возникло именно в конце XIX — начале XX века? Современный сионизм, несомненно, зародился в недрах традиционного еврейства с его непреодолимым стремлением к «Красе земель» — Эрец-Исраэль. Однако остается фактом, что, как бы это стремление ни поддерживало народный дух, оно оставалось пассивным и, несмотря на отдельные поразительной силы взрывы (в большинстве своем определяемые традиционным руководством еврейства как лжемессианские), оно было не в состоянии пробить путь к избавлению. Активный аспект, превративший стремление в движение, а молитву — в историческое, революционное действие, возник лишь на исходе XIX века. Естествен вопрос: почему именно тогда?
Многие историки сионизма, да и значительная часть израильской учебной литературы связывают причину возникновения и роста сионистского движения с усилением антисемитизма в конце XIX века. Погромы 1881 года в России, дело Дрейфуса и проявления антисемитизма во Франции — вот общепринятые объяснения. Все это — историческая правда; однако, отвечая на один вопрос, эти объяснения порождают много новых. Если антисемитизм и ненависть к евреям были той спичкой, что зажгла пламя сионизма, то разве эта ненависть является исключительной особенностью XIX века? Если именно антисемитизм послужил стимулом зарождения сионистского движения, то разве не должен был сионизм появиться в предшествующие эпохи, когда ненависть к евреям свирепствовала в несравненно больших масштабах, чем в XIX веке, как было во время крестовых походов, после изгнания евреев из Испании, в годы истребления их Богданом Хмельницким? Если бы вся история еврейского народа характеризовалась отсутствием антисемитизма и он проявился бы впервые в XIX веке, то в нем можно было бы видеть причину зарождения сионизма. Но, поскольку антиеврейские гонения в той или иной форме сопровождают всю историю народа Израилева, отчего же именно антисемитизм XIX века привел к тому, к чему не приводили все кары, преследования, дискриминация и унижения, выпавшие на долю предыдущих поколений?
Более того, погромы 1881 года в России толкнули, правда, миллионы евреев на эмиграцию, но подавляющее большинство их устремилось в страны Запада — в Соединенные Штаты, Канаду, Англию, Южную Америку и Южную Африку. И лишь ничтожное меньшинство — около одного процента оставивших царскую Россию евреев — направилось в Эрец-Исраэль. Но и это было новым явлением, ибо в предыдущих случаях эмиграции евреев из стран, где им приходилось трудно, даже столь небольшая горстка не прибывала в Страну Израиля, чтобы заложить там реальную основу нового еврейского поселения, со временем превратившегося в государство.
Тот, кто ставит сионизм в зависимость от антисемитизма, в сущности, утверждает, что причина сионизма лежит исключительно вне еврейства: нет антисемитизма — нет и сионизма. Истинная картина, конечно же, гораздо сложнее. Кроме того, по-прежнему остается без ответа вопрос: почему в XIX веке сложилась ситуация, давшая части евреев — небольшой, но исторически важной — возможность ответить на антисемитизм не самооправданием и не бегством в более удобное место, а обращением к исторической родине своего народа.