Происхождение видов

Пронзительные глазки мгновенно исчезли среди камней и сухих веток. Вот черт… Что же делать… Шорох сбоку – да вот же она, прямо тут, на большом камне! И как ей удается так двигаться, что даже он, в общем далеко не последний в искусстве выслеживания, не слышит ни звука ее шагов, ни запахов?

- Послушай, не исчезай, я тебе не причиню вреда…

Носик сморщился в улыбке.

- Еще бы:) Полудохлый пушистый червяк не сможет причинить вреда быстрой Кариссе!

Однако… Глаза Слипа вспыхнули уязвленной гордостью. Никто не может так его называть, даже когда он слаб. Но что же делать? Гордостью не напьешься, надо пересилить себя, надо справиться и не подать виду, чтобы не спугнуть хитрую бестию.

- Послушай, мне нужна только вода, скажи – как ее найти? До наступления ночи слишком мало времени, я уже двое суток ничего не ел и не пил, мне не хотелось бы…

- «Не хотелось бы»? – Карисса перебила его, насмешливо передразнив интонацию. Не в твоем положении говорить «не хотелось бы» - самое время сказать «помоги, пожалуйста». Что – гордость не позволяет?

Слип был раздражен и уязвлен, и особенно раздражало то, что он в самом деле бессилен что-либо сделать, гордость мешала принять обстоятельства такими, какими они сложились. Гордость – семейное достояние, все его родственники гордятся своей родовой гордостью… фу ты… что за чушь получается – гордятся гордостью… а теперь получается так, что то, что преподносилось ему как безусловная ценность, становится обузой, и не просто обузой, а непреодолимым препятствием к выживанию, ведь эта Карисса, кажется, совершенно не намерена принять как должное его превосходство, и надо бы уступить, чтобы выжить, а он не привык, он не знает – как уступать.

- Карисса, мне очень нужна вода, правда…

- Смешной червяк! Наглость не помогла, так теперь, значит, решил надавить на жалость? У меня нет времени на ерунду. Либо ты меня просишь, как следует, либо я ухожу.

Слип больше не хотел и не мог сопротивляться, и уже было открыл рот, чтобы сказать «пожалуйста»… и не смог! Никогда не знал, что это так сложно! Вот проклятая гордость… как же так, я ведь хочу… челюсти словно сводит судорога, когда Слип все же выговаривает нужную фразу.

- О Боги! Наш герой снизошел до просьбы:) – Карисса беззлобно рассмеялась. – Хорошо, я тебе помогу, у тебя красивые глаза, а у меня слабость к красавчикам…

Ощущение глубокой воронки возникло чуть впереди центра груди Слипа, как будто густая, тяжелая жидкость начала медленно закручиваться под действием неодолимой силы, сильнее, глубже, это чувство было и в нем и снаружи одновременно, и оно вернуло его от воспоминаний к настоящему. Что это означает? Ведь уже не в первый раз… Слип плотнее вжался в нишу под двумя соснами, внюхался, замер. Сейчас нельзя расслабляться, сейчас надо попробовать понять – в чем же значение этого ощущения «воронки», надо позволить лесу научить его, а для этого нужно прежде всего перестать думать, ведь мысли, конечно, хороши тем, что делают ясность твердой и не уплывающей, подобно ветке в ручье, но сейчас требуется большее – стать частью стихии, частью леса, и тогда он покажет, научит.

Ощущение «воронки» усилилось еще немного, сейчас оно стало восприниматься даже четче, чем ощущение его тела. В какой-то момент неподвижность стала восприниматься неестественной, тормозящей, и тогда сначала головой, а затем и всем туловищем Слип стал совершать едва заметные плавные движения. Теперь он совершенно слился с темнотой леса, с хаосом нагромождения двигающихся теней, слился и внутри и снаружи. Его глаза стали глазами леса, его ушами слушал весь лес, его жизнь стала жизнью леса, и его нельзя было отделить от великого Целого, как нельзя зачерпнуть море, как нельзя унести в кармане лес. Это инстинкт – древний, могучий инстинкт слияния со стихией, дающий жизнь и приносящий смерть согласно непостижимой воле, внутренне присущей даже самому ничтожному цветку, даже самому мелкому насекомому.

Спустя несколько минут Слипа снова вынесло на поверхность, и сейчас он чувствовал себя как одинокая волна на глади океана – и сама по себе, и часть всеобщего одновременно. Он снова порождал в себе мысли и испытывал при этом радость первооткрывателя, чувствовал себя бегущей волной, твердой, уверенной, собранной странной силой в одном месте и способной по своему желанию то вздыматься над безбрежным простором, то уходить в глубь.