Происхождение всех вещей

Ее ближайшим спутником стала маленькая ручная обезьянка капитана Терранса. Звали ее Малыш Ник, и она часами могла сидеть с Альмой, тихонько перебирая ручонками складки ее одежды и вечно выискивая что-то новое и необычное. Малыш Ник был очень умной обезьянкой. Больше всего его занимал плетеный волосяной браслет, который Альма носила на запястье. Он все время удивлялся, почему на другой ее руке нет такого же, и каждое утро проверял, не появился ли он вдруг, как будто надеялся, что браслет мог вырасти там за ночь. Но, не увидев ничего, вздыхал и разочарованно смотрел на Альму, словно говоря: «Ну почему ты не можешь всего на один день стать симметричной?» Со временем Альма приучила Малыша Ника к нюхательному табаку. Он скромно брал одну понюшку, клал ее в ноздрю, аккуратно вдыхал и тут же засыпал у нее на коленях. Она не знала, что делала бы, не будь у нее такой компании.

Корабль обогнул мыс Флориды и сделал стоянку в Новом Орлеане, где высадили мулов. Прощание с ними никого не опечалило. В Новом Орлеане Альма видела необыкновенно красивый туман над озером Пончартрейн. Видела, как на причале ждут отправки тюки хлопка и бочки с сахаром. Видела пароходы, выстроившиеся в ряд, насколько хватало глаз, и ждущие отправки в Миссисипи. В Новом Орлеане ей пригодилось знание французского, хотя местные говорили со странным акцентом, сбивавшим ее с толку. Альма любовалась маленькими домиками и садами, усыпанными ракушками, с фигурно подстриженными кустами; восхитительные наряды дам поражали ее своим великолепием. Она жалела, что у нее так мало времени, чтобы все осмотреть, но скоро ей было велено возвращаться на корабль.

«Эллиот» двинулся дальше вдоль мексиканского побережья. На корабле разразилась эпидемия лихорадки. Заражения не избежал почти никто. На борту был никчемный докторишка (он заверил матросов в том, что нет ничего страшного, если кишечник не опорожняется уже несколько недель), и вскоре Альме пришлось раздавать лекарства из своего драгоценного запаса слабительных и рвотных. Как от медицинской сестры от нее было немного проку, зато она была хорошим фармацевтом, и ее помощь привлекла к ней небольшую группу поклонников-мужчин.

Вскоре Альма и сама заболела и вынуждена была слечь. Ухаживать за ней было некому. В бреду ей являлись туманные видения и страхи — яркие, как наяву. Однажды ночью послышался голос, шепнувший на ухо: «Теперь ты дитя, а я мать». Она проснулась с криком, размахивая руками. Но в каюте никого не было. Голос говорил по-немецки. Почему именно по-немецки? Что все это значит? Остаток ночи Альма пролежала без сна, размышляя о слове «мать», по-немецки mutter; в языке алхимиков это слово означало также тигель.[54] Ей так хотелось с кем-то поговорить. Тогда она впервые пожалела, что отправилась в это путешествие.

Через день после Рождества лихорадка унесла жизнь одного из матросов. Его завернули в парусину, вложив внутрь пушечное ядро, и он тихо скользнул в морские глубины. Никто по нему не горевал — по крайней мере, на первый взгляд. Матросы устроили аукцион, распродав его вещи. К вечеру его как будто уже никогда не существовало. Альма представила, как они распродают ее вещи. Что они подумают о рисунках Амброуза? Но как знать? Возможно, эта сокровищница гомоэротизма кому-то из них показалась бы и ценной. Матросами кто только не становился. Альме ли было этого не знать?

А потом Альма выздоровела. Попутный ветер привел их в Рио-де-Жанейро, где Альма увидела португальские корабли, перевозившие рабов и направлявшиеся на север, к Кубе. Она видела прекрасные пляжи, где рыбаки рисковали своей жизнью, промышляя на плотах, хилых, как крыша курятника; огромные пальмы с веерообразными листьями, намного больше тех, что когда-либо росли в оранжереях в «Белых акрах»; женщин, которые не носили шляпок и курили сигары, расшагивая по улице; беженцев, коммерсантов, грязных креолов и учтивых негров, полудикарей и элегантных квартеронов;[55] мужчин, торгующих попугаями и ящерицами на мясо. Альма лакомилась апельсинами, лимонами и лаймами. Однажды съела столько манго, щедро поделившись ими с Малышом Ником, что у нее выступила сыпь. Альма ходила на скачки и танцевальные представления. Жила в отеле, принадлежавшем супругам с разным цветом кожи — впервые в жизни ей встретилась такая пара. (Женщина была бойкой, сноровистой негритянкой, которая все делала быстро; мужчина — белокожим и старым, этот не делал ничего.) Ни дня не проходило, чтобы Альма не видела мужчин, гнавших рабов по улицам Рио — людей в кандалах вели на продажу. Смотреть на это было невыносимо. Альме становилось тошно при мысли, что все эти годы она не обращала внимания на подобные зверства.