Происки любви

В подобный момент его не радовало уже ничто – ни новый выпуск на кассетах и DVD «Любви второгодника», ни внезапный показ «Белого утра» по Первому каналу, ни ретроспектива его фильмов в центре Москвы, в Доме Ханжонкова. Скорей, наоборот, его донельзя раздражало любое упоминание старых картин, поскольку он давно уже жил только новым своим фильмом, и ничто, кроме этого, его по большому счёту не волновало.

Виктор был прежде всего человеком процесса, результат как таковой интересовал его намного меньше. То есть, конечно, ничто людское было ему не чуждо, и он, разумеется, не без любопытства смотрел на то, как его детище выходит в свет, нервничал, ожидая реакции публики, особенно на первом показе, но все эти переживания на самом деле были жалким отголоском тех высоких эмоций, которые он переживал во время работы, когда только он один и был высшим судьёй собственного творения, мучаясь и становясь временами бесконечно несчастным, поскольку не находил единственного верного решения в движении ли актёров, в композиции ли кадра, в создаваемой ли им атмосфере сцены, а потом вдруг ощущая прилив невероятного счастья оттого, что всё же нужное решение находилось, и всё внезапно складывалось, и было понятно, что это оно и есть то искомое и лучше уже быть не может.

Ради этого ощущения и жил на свете Виктор Гордин, именно это и составляло смысл его существования. И каким бы ни казалось выпендрёжем или, говоря иначе, определённым кокетством его якобы напускное равнодушие к судьбе своих готовых картин, тем не менее это и было одним из его секретов, его тайной правдой, которая состояла в том, что он с трудом помнил свои прошлые работы, редко, как правило, нечаянно и без всякого интереса читал попавшиеся ему в руки рецензии, с искренним удивлением пересматривал свои фильмы, когда вдруг выдавался случай, всякий раз при этом поражаясь каким-то собственным открытиям и удачам или же, напротив, отчаянно страдая от внезапно замеченных им просчётов.

Но даже эти страдания были на самом деле достаточно поверхностными, он забывал о них очень быстро, поскольку все его помыслы были связаны с той работой, с тем фильмом, которым он жил сейчас, всё последнее время. И уж если этот фильм по каким-то причинам не шёл, то бишь не двигался вперёд от творческого ли тупика, в который он, Виктор, неожиданно для себя попадал, или же, вдруг, как нынче, картина зависала в пространстве из-за каких-то внешних обстоятельств, (неизвестно, кстати, что было хуже!), то вот тогда-то и наваливалась на него чёрная, беспросветная тоска, с которой ему по мере мужания (или уже старения?..) всё тяжелее становилось справляться.

Чем тщательнее разыгрывал он отведённую ему роль в театре абсурда, тем меньше понимал, зачем, собственно, он вообще участвует в этом нелепом представлении под названием «Жизнь и судьба В. Б. Гордина». Спектакль этот, как при сильной рапидной съёмке, шёл всё медленнее и медленнее, пока не замирал окончательно на некоей безнадёжной безумной сцене, тянувшейся бесконечно.

Люба, за несколько лет их совместной жизни привыкшая ко всему и безмолвно всё понимавшая, как-то ухитрялась в такие моменты многое брать на себя, своей абсолютной незыблемой верой в него помогала продраться сквозь сплошную, окружавшую его черноту, впереди внезапно обнаруживался какой-то просвет, и понемножку всё вставало на свои места, приходило в движение, обретало смысл и вновь начинало двигаться.

Но Любы нынче, как назло, не было, она пропадала на каких-то мифических далёких островах в Индийском океане, что же касается внука Борьки или верного попугайчика Вовы, то ни тот, ни другой ни в малейшей степени не могли понять, а тем паче разделить его теперешнее состояние.

Ах, Люба, Люба…

А ещё называется жена!..

На редкость бездушные создания эти женщины! Просто удивительно, как она не чувствует, что она так нужна ему сейчас, что её место здесь, потому что на самом деле то, что происходит с ним, неизмеримо важнее идиотских неурядиц с тупыми туристами, срывающимися с поводка сразу после пересечения границы…

Виктор вздрогнул, с удивлением глядя на что-то вопящего и активно жестикулирующего Борьку. В уши резко ворвался назойливый дверной звонок.

– Кто бы это мог быть?

Он успокаивающе улыбнулся взволнованному ребёнку, подмигнул ему и отправился открывать.

На пороге стоял Гена, держа в руках починенный видеомагнитофон.

– Здоров, Борисыч! – осклабясь, затараторил телемастер. – А я мимо ехал, дай, думаю, заскочу, может, ты дома. У меня в мобиле батарейка села, звонить неоткуда. Ну, видишь, всё нормально, застал, значит. Я это… всё сделал, почистил, посмотришь, как работает. На, держи, я заходить не буду, тороплюсь, клиентка одна ждёт, сам понимаешь!

Он лукаво подмигнул и коротко хохотнул, блеснув золотой фиксой.

– Сколько с меня? – усмехнулся неуёмности мастера Виктор.