Происшествие

Они встретились на границе поля. Старая Марьям утерла мокрые от слез глаза и хотела было спросить, не видели ли они Кемаля. Вид толстяка Дияпа насторожил ее. Он стоял, сняв шляпу, опустив глаза. В руках он держал какую-то бумагу.

Почувствовав неладное, старая Марьям остановилась и выжидающе смотрела на Дияпа.

— Да пошлет тебе аллах долгую жизнь, Марьям, — начал Дияп убитым голосом. — Да не принеси тебе, аллах, больше никакого горя.

Он протянул ей бумагу.

— Приходил полицейский, он принес вот это. Он велел тебе прийти в участок.

Старая Марьям растерянно огляделась, потом недоуменно посмотрела на Дияпа.

— Да не принесет мне аллах больше никакого горя, так ты сказал?

— Что делать, судьба, значит, очень жаль его.

— О ком ты говоришь? О моем Кемале? С ним что-нибудь случилось?

Она вцепилась в Дияпа.

— Отвечай же Дияп, мой сын умер? Мой сын?

Страшный крик разнесся над огородами. Марьям оттолкнула стоявших перед ней людей и бросилась бежать. Люди увидели, как она принялась рвать на себе волосы.

Фаттум, Дакур и остальные кинулись за ней.

Марьям выкарабкалась на дорогу и побежала по направлению к городу.

Ее уже нагоняли, когда она вдруг остановилась и упала. Она хотела подняться, но ноги подкосились.

Первой подоспела Фаттум.

Глаза Марьям вылезли из орбит, лицо было страшным, она дышала как загнанный зверь.

— Оставьте меня, оставьте! Деточка моя, Кемаль, единственный мой!

Марьям дернулась и ткнулась лицом в грязь. Она потеряла сознание.

Соседки подняли ее и понесли безжизненное, легкое тело к дому.

От огородов к мим бежали на помощь.

Марьям внесли в дом.

Женщины переодели ее в сухое платье. Марьям даже не шевельнулась — она была в глубоком обмороке.

Соседки сновали вокруг нее, растерянные, но с искренним желанием помочь. Сознание несчастья объединило их.

Фаттум вспомнила про флакон одеколона на столе и бросилась за ним в комнату. Со стены на нее смотрел Кемаль. Она так и замерла с рукой, протянутой к его одеколону, рядом с его бритвенным прибором.

Она еще нашла силы сделать два шага до тахты и упала, содрогаясь от рыданий.

XVII

Все надежды Гюллю рухнули.

Несколько дней она металась на своем тюфяке в углу, бредила и все время звала Кемаля. Ужасы той ночи преследовали ее.

Жены отца, какие-то незнакомые женщины ни на минуту не отходили от нее, она видела их лица над собой, лица шевелили губами, они что-то говорили, но она не слышала.

И на допросе она ничего не сказала: больше всех на допросе говорил цирюльник Решид:

— Я, — сказал он, — даю показания аллаху! Вообще-то я здесь чужой и положа руку на сердце… — И он положил руку на сердце и долго рассказывал: Гюллю была просватана за племянника Музафер-бея. А смазчик Кемаль позарился на девушку, преследовал ее. Говорил: быть крови, если ее не отдадут за него, посылал к ней с записками, угрожал… И в тот день смазчик Кемаль пьяный взломал дверь в доме Джемшира и, будто этого мало, набросился с кулаками на отца и брата девушки и даже не него, Решида, случайно зашедшего в гости. После чего брат девушки, по молодости лет горячий, не выдержал и схватил револьвер, который дала ему починить госпожа, супруга директора фабрики, и который случайно оказался при нем. И брат девушки совсем невольно совершил это преступление…

Изучив улики, суд слушал дело. Приняв во внимание возраст преступника и учитывая другие облегчающие вину обстоятельства, суд приговорил Хамзу, сына Джемшира, к четырем годам тюремного заключения.

Вечером после суда Решид взял под руку весь день молчавшего Джемшира.

— О чем задумался? Завтра он будет в хорошей тюрьме, а года через два, глядишь, и опять с тобой. Скажи спасибо, что в такие дни сын оказался рядом — не на том же свете ему заступаться за отца!

Прошла отчужденность первых дней, и Хамза начал осваиваться в тюрьме, уяснять, что к чему… Его приняли в компанию, сколоченную для чаепитий, курения табака и опиума. Согласно тюремному обычаю, он приобрел щегольские четки. Ему разрешили прогулки.

Первое время он отговаривался:

— Несчастный случай, шайтан попутал…

Потом заговорил по-другому.

— На самом-то деле, признаться, не так все это было. Эй, ты! — сказал я ему. — Лучше утихомирься, а не то я тебя прибью. Ну, он — умолять: Ах, Хамза-ага, я нехорошо сделал, провалиться мне на этом месте, не увидишь меня больше с ней, и все такое… Ну я поверил, а он, оказывается, за нос меня водил… Но только мы не из тех, с кем можно шутить! Ну выстрелил я и набил ему брюхо свинцом!

Хамза любовался своей историей, украшая ее все новыми подробностями.

— …Ну, и узнал я, что он таскается следом за моей сестрой! — рассказывал он однажды. — Я подумал и сказал себе: послушай, Хамза, и ты проглотишь это? Двухкопеечный малый таскается за твоей сестрой, а ты промолчишь? Разве можно так, Хамза? Не вытерпел я тогда… А надо вам сказать, что у меня есть подружка, жена директора фабрики. Как она любит меня, и передать невозможно! Велю умри — умрет, ни минуты раздумывать не станет. Такая бабенка…