Происшествие в Никольском

Подошла электричка, бордовая, серпуховская, тяжелая, с людьми в проходах и тамбурах, от Царицына она следовала без остановок.

– Ты в другой вагон садись, – сказала Вера.

– Я знаю, – сказал Колокольников.

…Колокольников занял в вагоне место, но потом увидел, что рядом стоит женщина, тут же поднялся сказал: «Садитесь, пожалуйста…» Был он сегодня тихий, печальный и вежливый, хотелось ему сделать что-нибудь этакое, от чего люди подумали бы о нем хорошо и посочувствовали ему. В знакомый дом на Силикатной его не пустили снова, он расстроился, но подумал: «И правильно…» Стыдно ему было ездить на Силикатную, однако отчего-то он ездил… Но после того, как он предложил Вере помощь и уступил место женщине, он словно бы успокоился и даже стал доволен собой. Он уже и не помнил, как вчера, сам того не желая, наговорил следователю про Веру семь коробов и поверил в свои слова. Сейчас он с удовольствием думал о своем намерении помочь Навашиным и сокрушался о своей жизни сильнее прежнего.

Впрочем, жизнь уже не казалась ему такой невыносимой, как неделю назад. Ругань отца кончилась, никольские жители не смотрели на него зло, привыкли, а мать и вовсе хлопотала вокруг Васеньки, будто он был неизлечимо больной и с ним прощались. Колокольникову даже неудобно было. Но хлопоты матери и домашних были ему приятны, их ласковые слова тоже. «Эх, – вздыхал Колокольников, – если бы ничего не было, если бы все сначала, как хорошо бы я жил…» Мать была уверена, что он не виноват, а Верка его попутала, и Колокольников чувствовал, что он все меньше и меньше думает о своей вине и своем стыде. Вдруг и совсем беда улетучится?.. Как же! А срок-то!

На станции Никольской Колокольников вышел из электрички, в автобус не сел, чтобы не ехать вместе с Верой. В очереди за пивом увидел знакомых ребят. Они позвали его. «Чего ты кислый такой? – засмеялся Толька Соколик, не раз игравший с Колокольниковым в футбол на первенство района. – Забудь ты про всю эту ерунду. Ну, отсидишь, выйдешь. А то еще и не сядешь. Что, жизнь, что ли, кончилась? Этих баб давить надо! На пиво!» Пустые были слова Соколика, но и от них Колокольников повеселел. «Я теперь не пью ничего», – сказал он. «Брось, пиво-то можно!» – «Ну, если пиво», – сказал Колокольников и взял кружку.

…Соня и Надька принялись расспрашивать о матери, и Вера, вытащив пакет лимонных карамелек, рассказала, какая замечательная в городе больница, точно санаторий, и как там хорошо будет матери. Надька кивала, такие слова ей и были нужны, а Соня, опустив печально ресницы, вздыхала по-взрослому, и Вера чувствовала, что она ей не верит или же составила собственное заключение о болезни матери и ее теперь с этих мыслей ничем не собьешь.

– Что вздыхаешь? – сказала Вера. – Что ты из себя старуху корчишь? Я как медик говорю – мать скоро вернется.

– Дай бог, – сказала Соня тоном матери и встала.

– Ну ладно, хватит болтовни. Дела-то делали или как?

– Делали, – сказала Соня. – Даже лопату наточили. Раз мужика в доме нету…

– Посмотрим, что вы тут наделали, – сказала Вера сурово, желая напомнить, кто главный в доме.

– Соседи приходили, – сообщила Надька.

– Какие еще соседи?

– Тетя Варя Кошелева, тетя Тоня Сурнина и Толмачевы.

– Брось ты!

– Толмачевы, – рассмеялась Надька. – Лушпеюшки!

Тетя Варя Кошелева была у Навашиных соседом справа, а Сурнины слева, с Толмачевыми же общим был задний навашинский забор, Толмачевы вели с Навашиными то тихую, то шумную войну вот уже четыре года после памятной отцовской шутки.

– Вот тебе и Лушпеюшки! – засмеялась Вера.

– Ага! Сами пришли. – Надька сообщала об этом с удовольствием, видимо, приход Толмачевых подействовал на нее сильнее расставания с матерью.

– Ну, и чего они?

– Спрашивали: надо ли чем помочь?

– Ну, а вы чего?

– А нам ничего не надо, – сказала Соня.

– Вот ведь! Пришли Лушпеюшки! – покачала головой Вера.